Избранное (Дорога. Крысы. Пять часов с Марио)

На другой день, на святого Валерия, Хустито чуть не плакал перед Фито Солорсано, Начальником. Фиолетовая бородавка на его лбу пульсировала, как сердце.

— Не могу ничего поделать с этим человеком, Начальник. Пока он жив, будут в нашей провинции землянки.

Фито Солорсано, сверкая рано появившейся розовой плешью и вертя в пухлых пальцах авторучку, старался быть спокойным. Прежде чем заговорить, он секунду-другую подумал, прикрыв двумя пальцами глаза. Наконец, с торжественной скромностью сказал:

— Если завтра что-либо останется от моей деятельности на посту главы провинции — что отнюдь не просто, — так это будет решение проблемы землянок. Ты, Хустито, в своем районе взорвал три, я знаю, но сейчас это не имеет значения. Одна землянка осталась, и я уже не могу сказать министру: «Сеньор министр, в моей провинции не осталось ни одной землянки». Значит, ты как бы ничего и не сделал. Понятно тебе или нет?

Хустито кивнул. Он был похож на школьника, которому делает нахлобучку учитель. Вдруг Фито Солорсано, Начальник, сказал:

— Человек, который живет в землянке и не имеет двадцати дуро на оплату квартиры, это все равно что бродяга, ведь так? Доставь его мне, и я без долгих разговоров помещу его в Приют для неимущих.

Хустито робко вытянул руку.

— Погоди, Начальник. Этот человек не попрошайничает. У него есть занятие.

— Чем же он занимается?

— Ловит крыс.

— И это — занятие? Зачем ему крысы?

— Он их продает.

— Кто у тебя в деревне покупает крыс?

— Народ. Их едят.

— У вас в деревне едят крыс?

— Они вкусные. Начальник. Это водяные крысы. Жареные да политые уксусом, они нежнее перепелов.

Фито Солорсано вскипел:

— Нет, этого нельзя терпеть! Это преступление против Общественного здравоохранения!

Хустито пытался его успокоить:

— У нас в долине все их едят, Начальник. Да ты сам посуди — разве мы не едим кроликов? — Он сделал паузу, затем добавил: — Что кролик, что крыса — дело привычки.

Фито Солорсано так стукнул по столу кулаком, что запрыгали письменные принадлежности.

— На кой черт мне алькальды и районные начальники, если они вместо того, чтобы решать проблемы, только создают их мне одну за другой? Найди же выход, Хустито! Пристрой этого человека куда-нибудь, сделай что угодно. Но думай, думай сам, своей собственной дурной башкой, не моей!

Хустито попятился к дверям:

— Хорошо, Начальник. Будет сделано.

Фито Солорсано внезапно изменил тон и, когда Хустито, оборотясь спиной, уже открывал дверь кабинета, прибавил:

— А когда покончишь с этим делом, извести меня. Имей в виду, это говорит тебе не Фито Солорсано, не Начальник Провинции, но Гражданский Губернатор.

8

На святого Бальдомера Нини приметил над Сиськой Торресильориго первую стаю чибисов, стремительно летевших к югу. Три дня и три ночи стаи беспрерывно следовали одна за другой, и полет их становился все более поспешным и беспокойным. Высоко-высоко, выстроившись большим треугольником в бестрепетном голубом небе, они возбужденно чивикали, и в крике этом слышалась тревога.

Прежде Сиська Торресильориго называлась Приют Мавра, но Марсела, мать Нини, за несколько месяцев перед тем, как угодила в сумасшедший дом, переименовала этот холм. Сразу после родов Марсела стала задумываться, и, бывало, когда Крысолов замечал, что она, как завороженная, глядит на холмы, и спрашивал: «На что ты смотришь, Марсела?», она не отвечала. Только если Крысолов начинал ее тормошить, бормотала наконец: «На Сиську Торресильориго». И показывала на конус Приюта Мавра, грозный и мрачный, как вулкан. «Сиську?» — переспрашивал Крысолов, и она прибавляла: «Слишком нас много сосет ее. На всех молока не хватит». Несколько месяцев спустя Крысолов, войдя в землянку, увидел, что его сестра пилит ножку табурета. «Что ты делаешь, Марсела?» — спросил он. И она ответила: «Табурет охромел». Он переспросил: «Охромел?» Она не ответила, но ночью спилила все четыре ножки до основания. Дядюшка Крысолов терпел еще несколько лет. За это время Нини минуло шесть лет, и Браконьер, встречая его, всякий раз говорил: «А ну-ка, бездельник, объясни мне, как это может быть, что Марсела тебе одновременно и тетка и мать?» — и разражался хохотом, причем в глотке у него что-то громко хлопало, точно он был наполнен воздухом и воздух этот вдруг прорывался. А в тот день, когда дядюшка Крысолов решил пробуравить свод землянки трубой, подаренной ему Росалино, Уполномоченным, и попросил Марселу подать песку для раствора, сестра поднесла ему вилы, с трудом удерживая их. «Вот», — сказала она. «Что?» — спросил Крысолов. «Песок. Ты же просил песку!» — сказала она. «Песок?» — спросил Крысолов. Она прибавила: «Ну, бери поскорей, а то тяжело». Нини с удивлением смотрел на нее и наконец сказал: «Мама, как же вы будете набирать песок вилами?» Через неделю, на святую Оливу, — было это четыре года назад — в деревню явился человечек в черном и забрал Марселу в город, в сумасшедший дом, но Приют Мавра больше не звали прежним именем — отныне и впредь он стал Сиськой Торресильориго.

Теперь над Сиськой летели чибисы, и Нини, малыш, спустился в деревню сообщить об этом Столетнему.