Избранное: Феноменология австрийской культуры

Umsonst nicht hat zum Schmuck der Musen Chor Den unfruchtbaren Lorbeer sich erwählt,

Kalt, frucht — und duftlos drücket er das Haupt,

Dem er Ersatz versprach für manches Opfer.

Gar ängstlich steht siclis auf der Menschheit Holm Und ewig ist die arme Kunst gezwungen,

Zu betteln von des Lebens Überfluß! (II, 112–113).

Не напрасно хор муз

избрал украшеньем себе бесплодие лавра; холодный и чужой, он, запаха лишенный,

— тяжесть челу, хотя и обещание вознаграждения за жертвы,

— гак тяжко стоять на вершинах человечества, и

— вечно — нищее искусство с мольбою обращается к жизни, льющейся через край в своем изобилии.

И поэт может только коснуться губами краев жизненного кубка и уступить его опять самой жизни:

Ihr habt der Dichterin vergönnt, zu nippen An dieses Lebens süß umkränzten Kelch,

Zu nippen nur, zu trinken nicht.

О seht! Gehorsame eurem hohen Wink,

Setz ich ihn hin, den süß umkränzten Becher,

LTnd trinke nicht! (II, 171).

Поэту вы дали коснуться губами увитого сладостным венком кубка этой жизни, но не дали пить.

Смотрите! Послу шествуя знаку, я оставляю сладостную чашу.

Фаон в пьесе «Сапфо» — наивная жизнь, пришедшая в соприкосновение с поэзией:

Daß sie dich angeblickt, gab dir den Stolz,

Mit dem du nun auf sie hemiedersiehst. (II, 166).

Взглянув на тебя, она наполнила твою душу гордостью, с которой ты смотришь на нее сверху вниз.

Погибая, Сапфо бросается со скалы в море:

Connt ihr das Grab,

Das sie, verschmähend diese falsche Erde,

Gewählt sich in des Meeres heilgen Fluten! (II, 172–173)

Es war auf Erden ihre Heimat nicht.

Sie ist zurückgekehret zu den Ihren. (II, 173)

Презирая лживую Землю, она избрала себе могилу в священных потоках Моря.

Не на Земле была ее отчизна, теперь она вернулась к своим.

Что за море окружает землю? По этому морю плывет человек, когда он оставляет свой дом в поисках славы, — но это странствие по морю есть, очевидно, и образ человеческого существования:

Weh dein, den aus der Seinen stillem Kreise Des Ruhmes, der Ehrsucht eitler Schatten lockt!

Ein wildbewegtes Meer durchschiffet er Auf leichtgefügtem Kahn. Da grünt kein Baum,

Da sprosset keine Saat und keine Blume,

Ringsum die graue Unermeßlichkeit.

Von ferne nur sieht er die heitre Küste,

Und mit der Wogen Brandung dumpf vermengt,

Tont ihm die Stimme seiner lieben zu.

Besinnet er endlich sich und kehrt zurück Und sucht der Heimat leichtverlaßne Fluren,

Da ist kein Lenz mehr, ach! und keine Blume,

Nur dürre Blätter rauschen um ihre her! (II, 116–117).

Горе тому, кого влечет пустая славы тень оставить тихий круг родных!

По бурному морю плывет он на непрочной ладье. Нет зелени деревьев, нет цветов, посев не всходит, кругом лишь серая безбрежность, лишь издали виднеется веселый берег, и голос близких звучит почти неслышно в шуме бури.

Одумавшись, вернется он домой, отыскивая покинутые без сожаления луга родные, но нет уже весны и нет цветов, сухие листья шелестят вокруг.