Избранное. Исторические записки

Л. Шестов усматривал противоречия между мыслями, высказанными писателем в «Переписке из двух углов», и его позднейшей философской работой «Ключ веры» (1922): по Шестову, в последней Гершензон «не только не стремится к опрощению, он является пред нами во всеоружии современной учености и с истинной любовью говорит о своих и чужих «идеях»⁶⁴. Между тем особенно разительного противоречия здесь нет. Кажется, правомернее говорить о гранях внутренне последовательной мысли писателя. В «Переписке…» главное – констатация конца эпохи и утверждение того, что в этот период нельзя жить и мыслить так, будто ничего не случилось (в этом смысле прежние знания действительно оказывались «мешающими»). В других работах Гершензона – стремление создать учение, адекватное современной действительности, в «хтонических», стихийных (и на первый взгляд разрушительных) началах выявить созидательный, гармонизирующий потенциал.

Окончательный перелом в творческих исканиях обозначили две его книги – «Мудрость Пушкина» (1919) и «Видение поэта» (1919). С середины 1910-х годов уже происходит явная переориентация Гершензона с «темных аллей» русской литературы на ее «стремнины», вершиною которых был Пушкин. Отныне творчество Пушкина становится средоточием интересов исследователя – лабораторией вырабатываемого им нового метода.

Принципы этого метода излагались в «Видении поэта» – сборнике философско-психологических эссе, суммирующих все разрозненные наблюдения. Теперь главным предметом изучения становилось «видение» поэта – «полусознательное представление поэта о гармонии бытия»⁶⁵. Задача исследования превращается в «искусство медленного чтения, то есть искусство видеть сквозь пленительные формы видение художника»⁶⁶. В заостренно полемической форме концепцию «медленного чтения» отобразил В. Ходасевич. Он рассказывает об одном споре с Гершензоном, во время которого поэт, не соглашаясь с исследователем, решил апеллировать к какому-то суждению самого Пушкина: «Я. Да ведь сам Пушкин… Гершензон. Что ж, что сам Пушкин? Может быть, я о нем знаю больше, чем он сам. Я знаю, что он хотел сказать и что хотел скрыть, – и еще то, что выговаривал, сам не понимая, как пифия»⁶⁷.

Внимательно и медленно вчитываясь в каждую строку и каждое слово Пушкина, Гершензон выстраивает целостную систему мировидения поэта. Центральным компонентом этого конструируемого здания «мудрости» Пушкина является, по Гершензону, Слово. При этом Слово рассматривается как знак внутреннего, потаенного и не всегда осознанного самим поэтом Смысла. Во вступлении к «Мудрости Пушкина» Гершензон декларировал: «Пушкин в образах передал нам свое знание; в образах оно тепло укрыто и приятно на вид; я же его вынимаю из образов и знаю, что, вынесенное на дневной свет, оно покажется странным, а может быть, и невероятным»⁶⁸. Пушкин Гершензона предстал в двух ипостасях. Первый Пушкин – дитя своего времени, рационалист, европеец. Другой – и здесь его подлинное лицо – это поэт, творец: «…творя, он точно преображается; в его знакомом, европейском лице проступают пыльные морщины Агасфера, из глаз смотрит тяжелая мудрость тысячелетий…»⁶⁹ «Древний» Пушкин вмещает в себя, согласно Гершензону, и представление о божеском как о полноте, и сложную концепцию приобщения к этой полноте («Пророк», «Поэт» – вехи на пути к полноте), и признание другой полноты – полноты несовершенства, хаоса… Развитием теории «мудрости» Пушкина явилась «термодинамическая» концепция, предложенная Гершензоном в книге «Гольфстрем» (1922). Пушкин мыслил жизнь как горение, смерть как угасание, и его представление о душе как об огненной стихии смыкалось с учением Гераклита Эфесского. Все это – течение одной великой мысли, духовного Гольфстрема, восходящего, по Гершензону, к древнейшим мифологическим представлениям о душе-огне. Идеи позднего Гершензона в общем не были приняты тогдашним пушкиноведением – ни традиционным, с его культом факта, ни «молодым», вдохновлявшимся пафосом конкретного историзма и методологической строгости. Построения Гершензона казались чересчур субъективными и произвольными, лишенными твердой исторической почвы, относились к «области философствований на литературные темы, где литература… является объектом игры, а не изучения»⁷⁰. Между тем в свете современных научных поисков, позволивших обнаружить архаические (в том числе мифологические) пласты в литературе Нового времени, мысли Гершензона оказываются неожиданно во многом актуальными и далеко не столь «невероятными», как то представлялось прежде.

Пушкинские работы увенчали творческую деятельность Гершензона. Его смерть, последовавшая 19 февраля 1925 года, многими современниками была воспринята как завершение целого периода истории русской культуры.

Примечания

1. Белый А. Между двух революций. Л., 1934. С. 284.

2. Иванов Вячеслав. Собр. соч.: В 6 т. Брюссель, 1979. Т. 3. С. 809.

3. Там же.

4. Записки мечтателей. 1922. № 5. С. 95.

5. Ходасевич В.Ф. Некрополь: Воспоминания. Paris, 1976. С. 146.