Избранное. Из гулаговского архива

— И об Акакии Акакиевиче я так скажу, товарищи. Дай бог, чтобы побольше таких Акакиев Акакиевичей было, чтобы каждую цифрочку и буквочку правильно выводили. Меньше бы всякой волокиты и канцелярских ошибок было. Акакий Акакиевич — честный работник был, маленький переписчик, а дело свое уважал и любил. Пусть я Акакий Акакиевич, горжусь этим. С бухты-барахты никогда не валял, только бы отделаться. А теперь об ошибках. За все тридцать пять лет одна ошибка у меня была, и то не по работе, если строго разобраться. Но такая ошибочка, что я из-за нее чуть-чуть преждевременно в могилу не угодил. И сейчас вспомню — холодный пот прошибает.

Зал замер, заинтересованный. Три пары глаз из президиума тоже с прежним любопытством устремились на оратора.

— В те годы, когда всякие страшные чистки в аппаратах происходили, я еще молодым человеком был. А начальствовал у нас некий Петр Петрович Загонялов. Вот уж по шерсти кличка. Всех нас загонял, все в мыле, как заморенные лошади, мы тряслись. Конечно, потом его сняли, но лет десять он проработал… Если бы его не сняли, а, например, повысили, я бы о нем и звука не пикнул, товарищи: не положено нам, мелким людям, о заслуженных работниках и об их ошибках судить и рядить… Ну а если сняли начальника да просигналили, чтобы его проработать, тогда другое дело, тогда надо его покрепче покритиковать. Гонял Загонялов больше начальников всяких отделов, нас, незаметных сотрудников, он мало касался. Но ведь как выходило: он гоняет начальников отделов, те гоняют нас, ну а нам уж некого гонять, мы только кряхтим… куда жаловаться? Тут кругом чистка происходит, скоро и до нас докатится. Пожалуйся, сразу тебя в опасные элементы зачислят. И вот с этим-то Загоняловым бог и привел меня раз встретиться. Все это проклятый жилищный вопрос виноват. Если бы не он, и этого несчастья не случилось бы. Жил я тогда кой-где и кой-как. Ну и решил обратиться к начальнику, чтобы меня в общежитие устроили. Подал заявление. Через денек зовут меня к Загонялову. Я иду и думаю: что-то больно скоро, а сердце щемит, словно предчувствие какое. Ух! У Двери постоял минутку, дух перевел, постучался. Слышу: «Войдите!» И таким страшным мне это «Войдите!» показалось, что я вошел ни жив ни мертв. Он за столом сидит и на меня в упор смотрит. «Вы, — спрашивает, — Плаксюткин?» — «Я, Петр Петрович». А он мне прямо в лоб: «Вы кто? Невежа, нахал или наш враг?» Я за ковер зацепился и еле на ногах удержался, бормочу: «Помилуйте, Петр Петрович, за что? Какой я враг?» А он мне заявление мое чуть ли не в морду сует. «Это, — говорит, — что такое?»

А у меня в глазах туман. Читаю и не могу понять, в чем дело. Начальнику ДУРА от сотрудника такого-то: убедительно прошу вас предоставить мне место в общежитии. Я бумажку кручу, верчу и так и сяк. А Петр Петрович как рявкнет: «Не прикидывайтесь! Кто я, по-вашему?» «Петр Петрович… Начальник», — бормочу я. — «Чего начальник? Начальник ДУРЫ, негодяй вы этакий!»

Тут в меня будто атомка ударила, по-современному говоря… Тогда атомок еще не было. Смотрю на бумажку — точно: «Начальник ДУРЫ». «Как называется наше учреждение?» — «Дорожное управление речных артерий. Сокращенно ДУРА». — «Так как же меня правильно называть?» — «Начальник ДУРА». — «А вы как? Начальник ДУРЫ? Прохвост! А если я не начальник ДУРА, а начальник ДУРЫ, так, по вашему мнению, ко мне можно с маленькой буквы обращаться?»

Я опять в бумажку. А там «вы» не с прописной буквы. Я онемел, тошнить меня стало, в глазах туман из багрового зеленым стал. Голос Петра Петровича словно издалека слышу: «Кто такой? Какое происхождение?» — «Сын младшего приказчика у бакалейного торговца, Петр Петрович». — «Ага! Последыш капиталистического паразита. Хорошо. Ступайте. Я вас не за дерзость уволю, а под чистку подведу».