На Гope, во времена Горы… это было всего лишь наставлением; это было всего лишь проповедью. В ту же трагическую ночь, напротив, в той крайности, в той наивысшей точке скорби Он к ней прибегнул с чрезвычайностью, Он первый, Он как человек, Он человек, Он как мы, Он первый из нас, как любой из нас Он воспользовался ею с чрезвычайностью, Он первый в Своей нужде, в Своей крайней нужде, в Своей несравнимой, Своей трагической скорби… Ведь Он научил ей Самого Себя, Себя человека, как и нас; и в ту трагическую ночь эта молитва пришла Ему на уста, формула этой молитвы; но уже не в той протяженности, как на Горе, не в той прекрасной протяженности проповеди. Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя.
До конца Он был человеком, у Него было человеческое тело. Тело, которое носило Его тридцать три года, тело, которое приняло дух Божий, тело, которое тридцать три года питало, носило дух Божий, тело, которое носило эту огромную ношу, тело, прежде всего, которое Его поддерживало, поддерживало в эти два дня, в четверг и в пятницу (которые стали, (соответственно), первым великим четвергом и первой великой пятницей), короче, человеческое тело, которое не хотело ничего знать. Как всякое человеческое тело оно взбунтовалось, оно восстало против смерти тела. И Он Сам последовал за Своим телом, в каком-то смысле (как наш брат грешник и как зачастую святые), Он последовал как убогий человек за Своим телом, последовал указанию Своего тела, призыву Своего тела, зову Своего тела.
И тем исполнил, через чудесное увенчание, исполнил Свое воплощение в Своем искуплении, совершил тайну Своего воплощения в самом совершении, в исполнении, в действии тайны искупления.
Fiat lux, et lux fiat; lux facta. Verumtatem non sicut ego volo, sed sicut tu. Fiat voluntas tua; et voluntas ejus fuit; voluntas facta. На расстоянии пятидесяти веков, со времен прежде Адама, до нового Адама, до этого нового Адама, в том же ритме, по той же формуле, в том же тайном ритме, в той же тайне ритма, в том же внутреннем ритме, как верное эхо, словно верное эхо звучит это самое слово, это эхо. И с интервалом более чем в пятьдесят веков вопль второй твари отвечает слову первого творения, первосотворенного… Бог спустя более чем пятьдесят веков отвечал Богу. Бог смиренный, Бог сделавшийся человеком, отвечал, если можно сказать, Богу при исполнении, Богу во всем величии и славе Его творения. Бог сделавшийся человеком, Бог в скорби, и именно в человеческой скорби, отвечал Богу, Самому Богу, тому же Богу во всем трепете Его первого, в славе и новизне, в (самом) начале Его первого творения… Да будет свет. Да будет воля Твоя. В начале Бог во всем блеске, во всей силе, во всем (молодом) величии Его творения, Его первого творения; а более пятидесяти веков прогресса, определенного прогресса, вашего прогресса ведут к этому, ко второму началу: к Богу, павшему на лице Свое, Богу, простертому ниц на земле, тому же самому Богу, Богу смиренному, Богу умалившемуся, во всей скорби и более чем во всей малости человеческой… И как первое творение было творением всего мира, творением вселенной, всего творения, так второе творение, это верное эхо, эта верность — не больше не меньше, как творение духовного, собственно творение собственно духовного, собственно творение, отложенное на более чем пятьдесят веков, духовного мира…