Избранное: Романы, рассказы

Я вспомнил: это была дословно заключительная фраза из письма Харусека.

Лицо Ляпондера лежало уже в темноте. Лунный свет падал на кончик соломенного мешка. Через четверть часа он совсем покинет камеру.

Я задавал один вопрос за другим, но ответа уже не получал.

Убийца лежал неподвижно, как труп, его веки были закрыты.

………………………….

Я жестоко упрекал себя в том, что все время в Ляпондере видел только убийцу и не замечал человека.

Теперь было ясно, что он лунатик — существо, которое находится под действием лунного света.

Возможно, что и убийство он совершил в каком-нибудь сумеречном состоянии сознания. Даже наверное…

Теперь, когда стало рассветать, оцепенение сошло с его лица и уступило место выражению блаженного спокойствия.

«Так спокойно спать не может человек, на совести которого убийство», — подумал я.

Я не мог дождаться его пробуждения.

Знал ли он хотя бы о том, что произошло?

Наконец он открыл глаза, встретил мой взгляд и отвел свой.

Я подошел к нему, схватил за руку.

— Простите меня, господин Ляпондер, что я был так нелюбезен с вами все время. Было так необычно, что…

— Не сомневайтесь: я отлично понимаю, — живо перебил он меня, — что, должно быть, омерзительно находиться рядом с убийцей.

— Не говорите больше об этом, — просил я. — Я сегодня ночью столько пережил, что не могу отделаться от мысли, что вы, может быть… — я искал подходящего слова.

— Вы считаете меня больным? — вырвалось у него.

Я подтвердил.

— Мне кажется, я должен сделать такой вывод из некоторых данных. Я… я… можно вам прямо поставить вопрос, господин Ляпондер?

— Пожалуйста.

— Это звучит несколько странно, но… вы можете мне сказать, что вам снилось сегодня?

Он с улыбкой покачал головой.

— Мне никогда ничего не снится.

— Но вы говорили во сне.

Он удивленно взглянул на меня. Подумал минуту. Потом твердо сказал:

— Это могло быть, только если вы меня о чем-нибудь спрашивали. — Я подтвердил. — Потому что, как я сказал, мне ничего не снится.

— Я… я… странствую, — прибавил он спустя несколько секунд, понизив голос.

— Странствуете? Как это понять?

Он, по-видимому, не хотел говорить об этом, и я должен был объяснить ему причину, побуждающую меня настаивать, и рассказал ему в общих чертах о том, что произошло ночью.

— Вы можете быть совершенно уверены, — сказал он, когда я закончил, — что все, сказанное мной, соответствует действительности. Если я раньше сказал, что мне ничего не снится, что я странствую, то я подразумевал под этим, что мои сновидения иного рода, чем у нормальных людей. Назовите это, если хотите, выхождением из тела. Так, например, я сегодня ночью был в одной необычайно странной комнате, вход в которую вел через подъемную дверь.

— Какова она была? — быстро спросил я. — Она была заброшена? Пуста?

— Нет, там было немного мебели. И постель, где спала молодая девушка, будто в летаргическом сне, — возле нее сидел мужчина, положив ладонь ей на лоб.

Ляпондер описал мне обоих. Несомненно, это были Мириам и Гиллель.

Я едва дышал от напряжения.

— Ради Бога, рассказывайте дальше. Был еще кто-нибудь в комнате?

— Еще кто-нибудь? Подождите… нет, больше никого в комнате не было. На столе горел семисвечный канделябр. Потом я сошел по винтовой лестнице вниз.

— Она была разрушена? — перебил я.

— Разрушена? Нет, нет, она была в полной исправности. К ней со стороны примыкала комната, и там сидел мужчина в ботинках с серебряными пряжками. Людей такого типа я никогда не видал: желтый цвет лица, косые глаза. Он сидел нагнувшись вперед и, казалось, выжидал чего-то. Вероятно, поручения.

— Книги, старинной большой книги вы нигде не видели? — допытывался я.

Он потер себе лоб.

— Книги, говорите вы? Да. Правильно: на полу лежала книга. Она была раскрыта, вся из пергамента, и страница начиналась большим золотым А.

— I — хотите вы сказать?

— Нет. А.[30]

— Вы это твердо помните? Не было ли это I?

— Нет, определенно А.

Я покачал головой и впал в сомнение. Очевидно, Ляпондер в полусне читал в моем воображении и все перепутал: Гиллель, Мириам, Голем, книга «Ibbur», подземные ходы.

— Давно уже у вас эта способность «странствовать», как вы говорите? — спросил я.

— С двадцать первого года… — Он запнулся, казалось, не хотел говорить об этом. Вдруг на лице его появилось выражение безграничного изумления, он смотрел мне на грудь, как будто что-то видел на ней. Не замечая моего недоумения, он быстро схватил мою руку и стал просить, почти умолять:

— Ради Бога, расскажите мне все. Сегодня последний день, что я провожу с вами. Может быть, через час уже меня уведут, чтобы объявить смертный приговор…

В ужасе я перебил его:

— Вы должны выставить меня свидетелем! Я буду клясться, что вы больны… Вы лунатик. Не может быть, чтобы вас казнили, не освидетельствовав вашего психического состояния. Будьте благоразумны.

Он нервно отмахнулся:

— Это ведь так не важно… прошу вас, расскажите мне все.

— Но что вам рассказать? Лучше потолкуем о вас и…