Избранное: Романы, рассказы

— Она не мертва, — наставительно ответил господин граф, — она — лишь лик смерти. Она — как бы это выразить? — она есть линза, которая, подобно волшебной лампе, преломляет животворные лучи этого проклятого спесивого солнца, искажая их действие и колдовством своим перенося любые магические образы из сознания живущих в воображаемую действительность, порождая и взращивая ядовитые флюиды умирания и тления в их самых разнообразных формах и видах… До крайности забавно — вы не находите? — что тем не менее люди среди всех светил больше всего любят именно Луну — ее воспевают даже их поэты, о которых ведь ходит молва, что они-де обладают даром ясновидения, причем воспевают с мечтательными вздохами и закатыванием глаз, — и ни у кого из них даже губы не побелеют от содрогания при мысли, что на протяжении миллионов лет месяц за месяцем кружит вокруг земли бескровный космический труп! Тут уж вправду собаки — и те оказываются умнее, в особенности черные, они поджимают хвост и воют на луну.

— Вы ведь писали мне недавно, дорогой господин граф, что машины — непосредственные творения луны? Как прикажете тогда это понимать? — спросил доктор Хазельмайер.

— Вы просто неправильно меня поняли, — перебил его господин граф. — Луна с помощью своего ядовитого дыхания только отягощает мозг человека идеями, а машины есть лишь видимое всеми нами разрешение от этого бремени.

Солнце зародило в душах смертных желание обогащаться радостями и тем самым обрекло их на проклятие: в поте лица своего творить преходящие дела, разрушаться, луна же — потаенный источник земных форм — обволокла все это своим обманчивым сиянием, и они погружаются в область мнимого, воображаемого и затем вырываются из него — к материально ощутимому, — воплощая то, что им надлежало лишь созерцать своим внутренним взором.

Следовательно, машины и стали зримыми телами титанов, рожденными в сознании выродившихся героев.

А раз постигать и создавать не означает ничего иного, кроме как заставить душу принять форму того, что человек видит или создает, и слиться с ним воедино, то отныне люди беспомощно устремились по пути постепенного превращения в машины, и когда-нибудь они окажутся в конце этого пути нагие, не знающие покоя, спотыкающиеся, скрежещущие часовые механизмы — они станут тем, что сами всегда хотели изобрести: безрадостным перпетуум мобиле.[1]

Но мы, мы, лунные братья, станем тогда наследниками вечного Бытия — единого неизменного сознания, которое, пребывая здесь, не провозглашает: Я живу, но Я есть, которое, пребывая здесь, знает: Даже если рухнет мироздание — я останусь.

Да и как это было бы возможно, если бы формы не были лишь плодом воображения, — чтобы мы по нашей собственной воле во всякое время могли поменять наше тело на какое-нибудь другое, представая среди людей в человеческом обличии, среди призраков — как тени, среди мыслей — в виде идей, и все это благодаря той тайне, что можно стряхнуть с себя свои формы, как детскую игрушку, выбранную в блужданиях сновидений? Подобно тому, как человек, объятый полусном, способен внезапно осознать свои сновидения, и тогда он направляет обман своего ощущения времени в русло новой действительности и придает развитию своих мечтаний другое, желанное направление: он, так сказать, обеими ногами перескакивает в новое тело, ибо тело по сути своей есть не что иное, как судорожный сгусток, способное обмануть нас своей плотностью состояние всепроникающего эфира.

— Превосходно сказано! — восторженно воскликнул доктор Хазельмайер своим нежным девичьим голоском. — Но почему же, собственно говоря, мы не хотим даровать жителям Земли это счастье трансфигурации? Разве это было бы плохо?

— Плохо? Необозримо! Ужасно! — пронзительно завопив, господин граф прервал его речь. — Вы представьте себе только: человек, наделенный силой продавать культуру в розницу по всей Вселенной!

Как вы думаете, глубокоуважаемый доктор, как будет тогда выглядеть луна через две недели? В каждом кратере — велодром, а вокруг них — сплошные поля, орошаемые нечистотами.

И это при том условии, если еще раньше туда не протащат драматическое искусство, которое отравит все почвы и раз и навсегда уничтожит любые возможности роста и развития.

Или, быть может, вы мечтаете о том, чтобы между всеми планетами была налажена телефонная связь в те часы, когда идет игра на бирже, а двойные звезды Млечного Пути обязаны были бы представлять брачные свидетельства установленного образца?

Нет-нет, дорогой мой, Вселенная пока еще вполне обходится привычными порядками.

Однако, переходя к более приятной теме, дорогой доктор, — потому что сейчас вам самое время убывать, то есть я хотел сказать: уезжать, — так вот, речь о встрече у магистра Виртцига в августе тысяча девятьсот четырнадцатого года; ведь это начало великого конца, и нам хотелось бы достойно отметить эту катастрофу человечества, не так ли?