Избранное: Романы, рассказы

Прошли годы, но, в сущности, я не замечал течения времени, вот только отец все больше седел, спина его согнулась, как у дряхлого старика. Не желая давать повод для новых нелепых измышлений, я все реже выходил из дома и в конце концов стал настоящим затворником, годами не покидал наших комнат и даже в сад не спускался посидеть на заветной скамейке. В воображении я давно уже перенес ее в дом и проводил на ней долгие часы, наслаждаясь чувством духовной близости моей любимой. В эти часы я был неуязвим для смерти.

Отец мой со временем стал молчаливым, чего прежде не было; иногда мы молчали неделями, только здоровались утром и желали вечером друг другу спокойной ночи.

Мы почти разучились пользоваться речью, меж тем мысли наши отыскали себе иные пути, каждый из нас с легкостью понимал, чего хочет другой. Иногда я подавал что-нибудь отцу, иногда он брал книгу с полки и раскрывал, положив передо мной, и почти всегда слова на этих страницах перекликались с тем, что занимало мои мысли.

Видно было, что отец безмятежно счастлив, порой его взгляд надолго задерживался на мне с выражением полнейшего довольства. Иногда мы оба вдруг приходили к выводу, что долгое время размышляли об одном и том же, мы как бы шли вместе по одной дороге, одинаково быстро или одинаково медленно и в таком согласии, что в конце концов наши безмолвные думы все же обратились в слова.

Но теперь наши беседы ни в чем не были похожи на прежние, в которых, как однажды сказал отец, «слова приходили или прежде времени, или слишком поздно, но никогда — в нужную минуту», речи стали продолжением размышлений, и мы уже не искали дорогу ощупью и не нуждались в каком-то внешнем поводе для разговоров.

Эти беседы живут в моей памяти, словно все было только вчера; стоит лишь вспомнить то время, и оживает все, что нас тогда окружало, вплоть до мелочей.

Вот и сейчас мне снова слышится голос отца и вспоминается каждое слово, каждый звук, все, что он сказал в ответ на мои раздумья: какова же цель странного омертвения моего сердца?

— Всем нам, сын мой, суждено охладеть, однако для большинства людей этот холод — холод смерти, а при жизни он им недоступен. Есть мертвые и мертвые.

У иных в последний их час смерть забирает столь много, что после них, можно сказать, ничего не остается. Другие оставляют по себе память о том, что они совершили при жизни, их доблесть и слава некоторое время не умирают, в известном смысле живет и внешний их облик, ибо таким людям ставят памятники. А сколь ничтожно мало значат при этом понятия о добре и зле, вполне очевидно, ведь и фигуры великих злодеев, Нерона или Бонапарта, тоже увековечены искусством.

Важно лишь одно — превосходство над другими людьми. Спириты говорят, что самоубийцы или те люди, что погибли при каких-то ужасных обстоятельствах, в течение определенного времени не покидают земного мира, однако я скорей склонен разделить другое воззрение — зримый облик обретают не призраки этих несчастных, которые являются во время спиритических сеансов или бродят в «домах, где водятся привидения», а, пожалуй, двойники самоубийц и прочих грешников, умерших без покаяния. Обычно их видят вместе с известными феноменами, сопровождавшими их смерть, словно в магнетических токах на месте их гибели запечатлелось все, что с ними произошло.

Убедиться, что это именно так, ты можешь, обратившись к ритуалам заклинания мертвых в Древней Греции, хотя бы тем, что описаны Тересием.

Смертный час — это лишь момент сокрушительной катастрофы, бури, сметающей все, что смерть не смогла подточить в человеке в течение его жизни. Скажу иначе: вначале смерть, как червь, точит органы менее важные — так человек стареет; но едва клыки смерти вгрызутся в столпы и основы жизни, все здание рушится. Таков обычный ход вещей.

Вот и меня ждет удел всех смертных; дело в том, что в моей плоти содержится слишком много элементов, которые, как оказалось, мне не под силу преобразовать методами… алхимии. Если бы я не обрел тебя, сын, мне пришлось бы когда-нибудь снова вернуться на землю, чтобы в новом существовании завершить все, что ныне я не довел до конца.

В книгах восточных мудрецов говорится: всякий муж должен дать жизнь сыну, посадить дерево, написать книгу. Лишь совершив это, пусть приступает он к «великому делу».

Жрецы и правители Древнего Египта, чтобы избежать по смерти возвращения в земной мир, завещали бальзамировать свои тела, они верили, что в клетках тела хранится духовное наследие и оно, едва тело истлеет, вернется к душе, а значит, придется ей снова трудиться, не зная отдыха.

В земном существовании наши таланты и слабости, изъяны, знания и способности нашего ума принадлежат телу, а не душе…