Избранное: Романы, рассказы

Такой зафиксированный мысленный образ может держаться несколько месяцев, пояснил переводчик, особенно когда он вызван могучим, устойчивым воображением Раджендралаламитры. Европейские же умы, в отличие от него, не идут ни в какое сравнение по красочной яркости и долговечности изображения.

Затем последовала демонстрация еще ряда экспериментов, во время которых золотая цепочка прикреплялась то к голове брахмана, то к головам того или иного из самых выдающихся ученых.

Ясные картины воображения получались, собственно говоря, только у математиков; а вот воображение светил юриспруденции давало самые странные результаты. Зато всеобщее удивление и недоумение вызвала картина, возникшая стараниями знаменитого профессора психиатрии советника здравоохранения Пустебрехта. Тут даже степенные азиаты разинули рты; у этого профессора появилась в колбе целая куча каких-то кусочков противного цвета, затем конгломерат непонятных комьев и загогулин.

— Прямо-таки итальянский салат, — насмешливо высказался один теолог, который из осторожности вообще не принимал участия в эксперименте.

Особенно в самой середке, где, как подчеркнул переводчик, при научном мышлении концентрируются физические и химические понятия, получилась совершеннейшая каша.

Относительно характера и причин возникновения продемонстрированного феномена от индийцев не удалось добиться никаких объяснений.

— Это потом, потом, — сказали они на ломаном немецком.

Через два дня была проведена еще одна демонстрация аппаратов в другой европейской столице, на этот раз для широкой публики.

И опять — сначала затаивший дыхание зал, затем восхищенные возгласы, когда у брахмана возникла в колбе картина удивительной тибетской крепости Таклакот.

Затем снова последовали в основном довольно маловыразительные картинки, вызванные первыми лицами города.

Медики только снисходительно посмеивались, но никто так и не поддался на уговоры помыслить в колбочку.

И тут вдруг к подиуму приблизилась компания офицеров гражданского ополчения, все почтительно расступились. Как же иначе!

— Слышь, Густль! Может, ты чего намыслишь? — обратился один прилизанный лейтенант с масляно блестящими волосами к своему товарищу.

— He-a! Тут одни штатские, вона их скока набилось!

Но тут майор раздраженно потребовал:

— Прошу, прошу, господа! Давайте кто-нибудь из вас!

Вперед выступил капитан и обратился к переводчику:

— Послушайте-ка, голубчик! А можно намыслить что-нибудь этакое, идеальное? Я желаю намыслить что-нибудь идеальное!

— И что же вы выбрали, господин капитан?

(«Цвоккель — это интересно! Посмотрим на Цвоккеля!» — послышалось из толпы.)

— Ну хоть бы, к примеру, правила нового дуэльного кодекса для офицеров гражданского ополчения!

Переводчик что-то промычал и потер подбородок:

— Гм, гм, господин капитан, я думаю… гм… такого… гм… опыта колбы не выдержат… Не та прочность.

Вперед протиснулся старший лейтенант:

— Раз так, давай, друг, я пойду!

— Давайте, давайте, пустите Качмачека! — загалдели вокруг. — Уж он-то мыслитель что надо!

Старший лейтенант повязал цепочку на свою голову.

— Вот, прошу вас! — Переводчик смущенно протянул ему платок. — Извольте! А то, знаете ли, помада действует как изолятор.

Деб Шумшер Джунг, госаин в красной набедренной повязке с набеленным лицом, встал за спиной офицера. Сейчас у него был еще более потусторонний вид, чем в Берлине.

Затем он воздел руки.

Пять минут…

Десять минут… Ничего.

Госаин от напряжения стиснул зубы. Пот заливал ему глаза.

И вот! Наконец-то!

Порошок не взорвался, зато в колбе возник бархатночерный шар величиной с яблоко, который свободно парил за стеклом.

— Чегой-то там, видать, не сработало! — извиняющимся тоном сказал офицер и со смущенной улыбкой спустился с подиума. Толпа взревела от смеха.

Брахман удивленно взял в руки колбу. И свободно паривший в пространстве шар от встряски коснулся стенки. Стекло лопнуло, а все осколки, точно притянутые магнитом, слетелись к шару и исчезли в нем без следа.

Бархатно-черное круглое тело неподвижно висело в пространстве.

Вообще эта штука была совсем не похожа на шар, скорее на зияющую дыру. Это и было не что иное, как самая настоящая дыра.

Это было абсолютное, математическое ничто!

То, что произошло далее, было всего-лишь неизбежным следствием этого «ничто». Все, что оказывалось вблизи этого «ничто», неизбежно устремлялось к нему, чтобы тоже превратиться в «ничто», то есть исчезнуть в нем без следа.

Так и случилось — тотчас раздался резкий воющий звук, который становился все громче и громче, — это воздух зала начал всасываться в шар. Обрезки бумаги, перчатки, дамские вуалетки — все устремилось вместе с потоком.

А когда один из офицеров гражданского ополчения ткнул саблей в черную дыру, клинок исчез в ней, словно растворился.

— Ну, это уж слишком! — воскликнул майор при виде такой картины. — Я этого не потерплю! Пойдемте отсюда, господа! Пойдемте! Прошу вас!

— И о чем же это ты подумал, Качмачек? — спросили господа офицеры, выходя из зала.

— Я-то? Да ни о чем таком особенном. Просто думал как всегда, по-обыкновенному.