Избранное: Романы, рассказы

Лицо, покрытое сетью голубоватых жилок, лицо младенца, с гримасой старика, искаженное такой презрительной ненавистью, преисполненное такой злобы и настолько порочное, что у зрителей вырвался стон.

— М-м-мо-й братец Д-д-данандшая, — с трудом проговорило надутое существо и снова беспомощно уставилось в публику.

— Боже всемогущий! Немедленно выведите меня отсюда, иначе я упаду, — прошептал Мельхиор Кройцер.

Под пристальным взглядом египтянина они вывели своего чуть живого друга на улицу.

Женщина в это время достала скрипку, и из шатра послышалось ее пиликанье и глухой голос надутого Ваю, напевавшего песенку:

Был у миня товались,
вирнейсый длуг в беде…

Младенец же — не в состоянии выговаривать слова — визгливым, истошным голосом выкрикивал одни только гласные:

Ыыы — у-и-а — о-аа-и
ии-е-ый — уу — и-ее.

Доктор Кройцер, опираясь на руку Синклера, судорожно глотал воздух.

Из шатра послышались аплодисменты.

— Это лицо Шарнока! Какое жуткое сходство, — стонал Мельхиор Кройцер, — но как такое может быть, не понимаю. У меня все поплыло перед глазами, я почувствовал, что вот-вот упаду… Зебальдус, пожалуйста, вызовите машину. Я немедленно обращаюсь к властям… Нужно действовать, а вы оба отправляйтесь в Париж! Мохаммед Дарашеко… Схватите его, пока он еще там.

Снова два друга сидели у окна в небольшом винном погребке и наблюдали, как Мельхиор Кройцер поспешно идет к ним по улице.

— Все как тогда, — проговорил Синклер, — до чего же судьба иногда бывает скупа на разнообразие!

Хлопнула дверь, и в кабачок вошел доктор Кройцер. Друзья пожали ему руку.

— А теперь ждем вашего отчета, доктор Кройцер, — проговорил Зебальдус Оберайт, после того как Синклер завершил свой подробный рассказ о двух месяцах безуспешных поисков перса в Париже. — Вы нам почти ничего не писали!

— В то время я был просто не в состоянии писать, впрочем, как и говорить, — извинился Мельхиор Кройцер. — Я как будто состарился с тех пор. Постоянное движение наугад среди новых и новых загадок — это изнуряет гораздо сильнее, чем может показаться. Мало кто понимает, что ощущает человек, обреченный всю жизнь нести на своих плечах груз неразгаданной тайны! Да еще ежедневно быть свидетелем приступов отчаяния несчастной Лукреции!

Как я уже писал, она недавно скончалась от горя и тоски.

Конго-Браун сбежал из следственной тюрьмы, и с его побегом оборвались последние ниточки, которые могли бы привести нас к разгадке.

Когда-нибудь я обязательно вам все подробно расскажу, но только не сейчас — воспоминания еще слишком свежи и слишком больно ранят.

— Неужели вы не нашли ни единой зацепки? — спросил Синклер.

— Все, что раскрылось, было настолько невероятно, что наши судебные медики не смогли или не захотели в это поверить. Они называли это темными суевериями, ложью, истерическими галлюцинациями, и тем не менее многие факты ужасают своей очевидностью.

Я тогда первым делом помчался в полицию, и их всех арестовали. Конго-Браун признался, что близнецов, да и вообще весь свой паноптикум, получил в подарок за какие-то услуги от Мохаммеда Дарашеко. Ваю и Данандшая были искусственно созданными существами, которых перс сделал восемь лет назад из одного ребенка (ребенка Тома Шарнока), не нарушив при этом его жизнедеятельности. Он просто разделил магнетические потоки, которыми обладает любое живое существо, а затем, используя дополнительный материал, взятый у животных, ухитрился получить из одного тела целых два, находящихся на разных уровнях развития и обладающих различными физическими свойствами.

По словам Конго-Брауна, Дарашеко владел тайнами какого-то магического искусства. Головы Обеа-ванга — тоже результат его экспериментов, и раньше они долгое время были живыми. Это подтвердили и Фатима, любовница Конго-Брауна, и все остальные, которые, как оказалось, не имели со злодеем ничего общего.

Фатима также рассказала, что Конго-Браун был эпилептиком, в определенные фазы луны он впадал в состояние необычного возбуждения и отождествлял себя с Мохаммедом Дарашеко. При этом у него останавливалось сердце и прекращалось дыхание, а черты лица изменялись так, что все, кто знал Дарашеко — а они его раньше часто видели в Париже, — были уверены, что это действительно он. Кроме того, в этом состоянии Конго-Браун обладал непреодолимой магнетической силой, не произнося ни слова, он мог заставить любого человека повторять за собой любые телодвижения и выверты.

На окружающих как будто нападала пляска святого Витта, которой они не могли сопротивляться. В гибкости Конго-Брауну не было равных, он в совершенстве овладел всеми необычными позами дервишей, с помощью которых, как говорят, можно вызывать загадочные явления и перемещение сознания — перс лично его обучил; эти фокусы были настолько трудны, что их не смог бы повторить ни один акробат на свете, даже из тех, которых называют «человек-змея».