Избранное: Романы, рассказы

Отче наш! Почему Ты никогда не говорил мне, что есть жизнь после смерти? Я бы никогда не убил.

Почему Ты не явился мне в детстве?

Я опять пишу, будто под диктовку — против своей воли.

12 ноября

Теперь мне снова все ясно, после того как я переписал всю тетрадь. Я болен. Помочь мне могут только хладнокровие и знание.

Назавтра я пригласил к себе доктора Веттерштранда, он должен сказать мне, где я ошибся. Расскажу ему все, до мельчайших подробностей, он спокойно выслушает меня и откроет мне о суггестии то, чего я еще не знаю.

Он не поверит сразу, что я действительно мог убить, — подумает, я просто сумасшедший.

А чтобы он и дома больше об этом не думал, об этом я позабочусь:

Бокальчик вина!!!

13 ноября

«Болен» Перевод М. Кореневой

В общей комнате санатория, как всегда, было людно. Все тихо сидели и ожидали выздоровления.

Никто ни с кем не разговаривал — оттого что никому не хотелось выслушивать чужие истории болезни или жалобы на то, как здесь лечат.

Было невыразимо тоскливо и скучно, и от пошлых немецких изречений, написанных черными блестящими буквами на белом картоне, просто тошнило. Против меня за столом сидел маленький мальчик, на которого невольно все время падал мой взгляд, мне некуда было деться от него, потому что я и так сидел неудобно.

Безвкусно одетый, узколобый, он сидел с бесконечно тупым видом. На манжеты бархатной курточки и низ панталон матушка нашила ему кружева.

Время давило на нас тяжким грузом, оно присосалось к нам, как полип.

Я бы нисколько не удивился, если бы все эти люди, как один, вскочили бы безо всякого, что называется, на то повода и с диким криком разнесли здесь все в щепки — столы, окна, лампы — в приступе бешенства.

Почему я сам этого не делал, оставалось для меня загадкой. Наверное, просто боялся, что другие не успеют сразу присоединиться ко мне и тогда мне придется пристыженно вернуться на свое место.

Я снова посмотрел на белые кружева, и тяжелая, мучительная тоска с новой силой подступила ко мне; у меня было такое чувство, будто в горле застрял огромный серый каучуковый шар, который постепенно становился все больше и больше, подбираясь к самому мозгу.

В такие минуты тоскливого одиночества сама мысль о том, чтобы что-нибудь изменить, превращается почему-то в невыносимую муку.

Мальчик укладывал в коробку костяшки домино, время от времени он лихорадочно вытряхивал их на стол и принимался укладывать заново. На этот раз у него не осталось ни одной костяшки, и, хотя он вроде бы все уложил, в коробке все равно еще было пустое место, не хватало целого ряда. Не зная, что делать, он уцепился за мать и принялся отчаянно теребить ее, чтобы показать эту явную асимметрию. Единственное, что он мог выдавить из себя при этом, было слово «мама».

Матушка в это время беседовала со своей соседкой о прислуге и прочих не менее важных вещах, которые волнуют женское сердце. Оторвавшись от беседы, она посмотрела на коробку тусклым взглядом — такой бывает у деревянных лошадок.

— Сложи поперек, — сказала она.

Луч надежды мелькнул в глазах мальчика, и он снова с невероятным усердием принялся за работу.

И снова прошла вечность.

Рядом со мною зашуршала газета.

Снова мне попались на глаза мудрые изречения, и я почувствовал, что скоро сойду с ума.

Вот! Вот, наконец! — это чувство пришло откуда-то извне, оно навалилось на меня сверху, как палач.

Я уставился на мальчика — это шло от него. Коробка теперь была полной, но одна костяшка не влезла!

Мальчик едва не стянул мать со стула. Она закончила свою беседу о прислуге, встала и сказала:

— Все, теперь пора в постель, ты уже и так долго играл.

Мальчик не произнес ни единого звука, он просто стоял и озирался по сторонам с безумным взором — такого неистового отчаяния я еще никогда в жизни не видел.

Я не мог спокойно сидеть в своем кресле, я сжал кулаки — на меня тоже что-то накатило.

Они вышли, и я заметил, что на улице начался дождь. Не знаю, сколько еще времени я так просидел. Я погрузился в воспоминания о самых мрачных событиях в моей жизни — они уставились друг на друга расширенными зрачками, как точечки на белых костяшках домино, словно искали что-то неясное и смутное, а я хотел уложить их в зеленый гробик памяти, но всякий раз их оказывалось либо слишком много, либо слишком мало.

Шум в ушах Перевод Г. Снежинской

На Малой Стране есть старый дом, где живут одни недовольные жизнью люди. На всякого, кто сюда войдет, нападает мучительное недовольство. Здание угрюмое, по брюхо ушедшее в землю.

В подвале на полу лежит железная плита — если поднять ее, увидишь узкую черную шахту с осклизлыми холодными стенами, уходящими далеко в глубь земли.

Уже многие опускали в шахту факелы на веревке. Глубоко вниз, в самую тьму, и свет становился все слабее, тусклее, потом он гас, и говорили: там нет воздуха.

И потому никто не знает, куда ведет эта шахта.

Но тот, у кого взгляд ясен, видит и без света, видит во мраке, когда другие спят.