Избранное. Том 1. Сон в начале тумана

Джон, словно его подхватил вихрь, помчался наперерез и столкнулся с Армолем на полдороге.

— Стой! — закричал Джон, — Стой! Там дети!

Но Армоль уже припал на одно колено. Джон пнул ружье, и пуля зарылась в снег, подняв маленькое снежное облачко.

— Уйди! — закричал Армоль. — И тебя убью, белая гнида без рук!

Но Джон уже успел схватить винчестер. Когда Армоль двинулся на него, он наставил ствол и спокойно сказал:

— Выстрелю.

— Стреляй! — закричал в исступлении Армоль. — Стреляй! Белому убить чукчу легче зверя. А ты уже убил одного! Друга моего Токо. Стреляй! Убивай нас, бери наших женщин, детей!

Подкравшиеся сзади Тнарат и Гуват повалили Армоля на снег, связали и потащили домой.

А в яранге-школе шел урок, словно ничего не случилось. Чинно, рядышком, сидели мальчишки и несколько девочек. Тынарахтына поправляла огонь в жирнике и никак не могла выровнять пламя.

21

Лед обломился, и волна качнула суденышки, спущенные на воду.

Их привезли на длинных, составленных из нескольких упряжек, нартах. Нарты сопровождали мальчишки, у которых уже закончилось учение и они освобождались на все лето.

Антон Кравченко заявил, что желает охотиться вместе со всеми, и его взял на свою байдару Орво. Учитель был одет в аккуратные кэмыгэты, камлейку и нерпичьи штаны. Все это было сшито заботливыми руками Тынарахтыны и, возможно, сначала предназначалось Нотавье, который давно уже перешел в ярангу Тнарата.

По горизонту, низко стелясь над головой, тянулись птичьи стаи. Красноклювые топорки купались в студеной воде и близко подплывали к байдарам, рискуя попасть под метко пущенный из пращи камень.

Старшие ребятишки отправлялись на охоту. Младшие с завистью смотрели, как Яко и его сверстники чинно и спокойно беседовали с охотниками, не обращая внимания на топорков.

Упряжки скрылись в торосах, возвращаясь домой, а байдары взяли курс на Берингов пролив.

Шли под парусами. Вода громко билась о кожаные днища, небольшие льдинки с глухим стуком тыкались в борга.

Джон наблюдал за Антоном, который впервые отправлялся на моржовую охоту. В его отношении к этому русскому парню появилось какое-то отеческое чувство. Может быть, потому, что Антон не стеснялся приходить к нему за советом. Правда, когда Тынарахтына сбила с ног гордого Армоля, учитель пренебрег советом Джона уехать на некоторое время из Энмына, твердо заявив, что «большевики никогда не отступают и ведут борьбу до последней капли крови…» Армоль, полежав связанным до позднего вечера, успокоился и дал слово, что больше никогда не будет прикасаться к винчестеру.

Внешне все как будто уладилось, но недаром Джон прожил столько лет в Энмыне и хорошо знал Армоля.

А сейчас Антон сидел посреди обступивших его энмынцев и весело рассказывал на хорошем чукотском языке, как охотятся богатые русские помещики, затравливая волка или зайца собаками. Гуват спросил, кому доставалась добыча.

— Конечно, богатому!

Тнарат удивленно спросил.

— А что же оставалось есть остальным?

— Заяц для русского человека не главная еда, — ответил Антон. — Для него главное — хлеб.

— Одним хлебом сыт не будешь, — заметил Гуват. — Сколько же его надо съесть досыта!

Кравченко принялся объяснять, что еще, кроме хлеба, ест русский крестьянин, и рассказ его был интересен и Джону, который почти ничего не знал о жизни сельского труженика, не считая того, что вычитал из книг.

— Однако это нехорошо, — продолжал сомневаться Гуват. — С такой оравой охотиться на одного-единственного зайца, а потом отдавать его одному человеку, который не охотился, а сидел верхом, словно эвен на олене.

— Ты совершенно верно заметил, Гуват, — сказал Кравченко. — А разве в жизни мало такого? Хозяин всегда получает больше. Против такой несправедливости восстали руссские рабочие и крестьяне. И мы на нашей Чукотке тоже искореним такой обычай.

— У нас такого нет, чтобы зайца ел один, — быстро отозвался Гуват. — Правда, мяса у зайца маловато, но в гости обязательно соседа зовут. А уж если нерпу убьют или какого-нибудь зверя покрупнее, так оделяют всех.

Такого рода разговоры шли на всем пути от Энмына до Уэлена. Кравченко пожаловался Джону:

— Трудно разбудить у людей классовое сознание. Не понимают.

— С чего ж это будить то, чего нет? — отозвался Джон.

— Не понимаю…

— Какие классы у чукчей? — уточнил свою мысль Джон.

— Не скажите, — возразил Антон. — Начало имущественного расслоения все же есть.

— Но ведь социалистическое учение осуждает собственность, нажитую на грабеже или эксплуатации других людей, — сказал Джон, — а кого эксплуатировал, скажем, Орво, или Армоль, или тот же Тнарат, которые владеют байдарами?

— А Армагиргин! — с торжеством напомнил Кравченко. — Или Ильмоч! Разве они не ярко выраженные эксплуататоры? Да еще какие! Вспомните только Армагиргина! Какие рассказы о нем ходили, будто он верхом на людях ездил…

— Я это видел своими глазами, — ответил Джон. — А потом я сидел вместе с ним в тюрьме и видел его мертвого…

— Мертвого? — поразился Кравченко. — Убили его?

— Он сам себя задушил, задушил ремешком от меховых штанов, — ответил Джон.

Кравченко задумался, потом медленно произнес: