Избранное. Том 1

— Байвачча, — Турап еще надеялся на избавление, — пусть деньги пока полежат, я с матерью детей моих…

— Слюнтяй! — Масак, подскочил, словно намереваясь придушить Турапа. — Разве мужчина ищет ума у бабы?

— Не болтай попусту, Турап. Не согласишься по-хорошему — отведаешь плохого, — припугнул Турди.

Турап не знал, как быть. «Подлец Турди, похоже, дунганский прихвостень. Не соглашусь — выдаст им…»

— Положи деньги в карман! — приказал Турди и сам засунул их Турапу. — Масак, возьми из кладовой мешок муки, бочонок масла и доставь к нему домой.

…Следующей ночью Юнус, Турди и Турап отправились в Яркенд.

3

Полночная луна заливает окрестности призрачным светом. В комнате светло от ее лучей. Ветерок колеблет ветви тутовника, и они словно веером обмахивают лунный лук. Заману не спится. Очутившись в одиночестве, он пытался связать в один узел все события своей жизни, начиная с детства, чтобы прийти к какому-то заключению, но, запутываясь в паутине бесконечных вопросов, терзался. «Как многие, кинулся я в водоворот, — шептал он, — и чего же добился? Водоворот вышвырнул меня на берег. Что делать теперь? Бросить оружие, вернуться в Кульджу, к прежнему ремеслу? Неужели так завершатся три года мучительной борьбы? Ох ты… вот тебе независимость родины, народная свобода…» Заман иногда ощущал в себе силы, способные преодолеть на пути любые преграды, потом вдруг чувствовал себя одиноким, жалким, безвольным, утратившим способность бороться, безнадежно отчаявшимся. «Был бы жив Пазыл-ака, что было бы? Наверное, создал бы партию, которая организовала бы народные массы и привела их к освобождению родины. Кто поведет народ по верному пути, который Пазыл-ака только указал? Сабит? Бугра? Махмут? Ходжанияз? Или возникающие из неизвестности, таинственно появляющиеся нечистые руководители-пришельцы?»

У Замана перехватило дыхание. Он встал с постели, открыл окно. Полная луна светила с неба. Неподалеку в цветнике прозвучал голос соловья. На память пришла ночь в Кульдже, когда они вдвоем с Халидой слушали в саду соловья и светила такая же луна. «Халидам! — мысленно обратился к ней Заман, повернувшись туда, где пел соловей. — Если бы все стали свободными, то были бы свободны и вы. Я сейчас как одинокий журавль в пустыне, не знаю, куда лететь. И вы, быть может, покорились, потеряли надежду, что исполнятся заветные мечты… Одинок я. Не могу протянуть вам руки. И голос мой вас не достигнет. И лишился я своего Рози-ака, которого вы почитали, Халидам!..»

— Все еще не спите, Заманджан? — внезапно раздался голос Сопахуна.

Заман молча уставился на него.

— Ну как, головная боль утихла? — Сопахун подошел ближе, будто любящий старший брат положил ладонь на лоб Замана.

— Спасибо, голова болеть перестала.

— Идемте ко мне. Я заказал старухе кисло-сладкий рисовый суп с мясом.

Заман уступил уговорам. Комната Сопахуна была такая же тесная, как у Замана, и сырая.

— Садитесь ближе к столу, — пригласил Сопахун, он принес две глиняные чашки с супом.

— Вкусно, — похвалил Заман. — Старушка такая же мастерица готовить, как моя мама.

— Что может сравниться с едой, приготовленной материнскими руками? — вздохнул Сопахун. В его словах слышалась тоска, и Заман вздохнул. Но чтобы не растравлять Сопахуна, повернул разговор: — Какие новости?

— Похоже, что пока остановимся здесь. Махмут Шевкет уехал в Хотан.

— Вот как? — удивился Заман. — А зачем?

— Чего не знаю, того не знаю. Горячего примешь — вспотеешь и остынешь.

— Как меня оттерли в сторону, так и я ничего не знаю, что у нас делается, — раздраженно произнес Заман. — А вы все-таки постоянный спутник хаджи-ата и имеете отношение к тому, что они замышляют.

— Все еще не ясно, куда двинемся, где встанем. Ясно только: у хаджи-ата голова пошла кругом.

— Конечно, такой разгром…

— Да. И все беды от раздоров и пакостей. Не вмешайся недавно мы с Моллахуном, и вас бы…

— Знаю. Изуверы вроде Хатипахуна тревожатся, что я материалист-безбожник. Если б я достиг этого — чего еще желать! Не боюсь злобных доносчиков, страшно, что все наши усилия впустую, милый Сопахун!

— И я не знаю, какой будет исход. До последнего времени следовал за старшими, верил в них…

Заману нравилось, что Сопахун говорит о себе без утайки. Прямодушный кумульский парень принял Ходжанияза за «духовного отца» и поверил — тот ведет по пути справедливости. Сопахун взял в руки оружие с самых первых дней кумульского восстания и был убежден, что борьба Ходжанияза против угнетателей принесет народу освобождение. Но в чем будет это освобождение, как оно осуществится, об этом он не задумывался. По представлениям Сопахуна, достаточно уничтожить китайскую тиранию — и делу конец. Однако мало-помалу, погружаясь в водоворот событий, он начал понимать: путь до эпохи свободы не близок и усеян острыми колючками. У него открылись глаза и на то, что «духовный отец» Ходжанияз, которому он предан, оказался неспособным преодолеть преграды, и теперь Сопахун придирчиво пересматривал и действия Ходжанияза, и свое собственное прошлое.

— Выходит, мы уже не скрываем, что мы в тупике? — спросил Заман.