Избранное. Том 2

Повстанцы, разбившись на две штурмовые группы, бросились на крепость. Одна группа устремилась в пролом в стене, бойцы другой приставили к уцелевшим ее участкам лестницы. Они карабкались на бастионы, как кошки, и сверху кидались на обезумевших чериков, в броске распарывая их пиками и штыками. Партизаны гонялись за солдатами по двору, добивая на ходу. Те поднимали руки, моля о пощаде. Избиение прекратилось, пленных загнали в конюшню и заперли.

Гау-жужан забился в свой кабинет и не выпускал из рук телефонной трубки, пытаясь дозвониться до Урумчи. Он совершенно потерял голову и заперся изнутри на ключ, как будто дверной замок мог остановить партизан, взметнувших в небо крепостные стены! Кто бы распознал в этой жалкой дрожащей фигурке грозного властителя человеческих судеб, еще вчера приказавшего казнить сотни беззащитных узников! Когда в его кабинет ворвались Гани, Нур, Бавдун, он по-животному завизжал от ужаса и упал на пол, пытаясь прикрыть лицо телефонной трубкой.

— Ни хау, Гау-жужан? Гани зиваза лайла![29] — сказал батур по-китайски.

— Гани?! — Гау вскочил как ужаленный и, снова завизжав, бросился в ноги батуру, моля о пощаде.

— А что ты сделал с нашим парламентером?

— Пощади! Пощади!

Гани, скривив губы, поднял маузер и сунул дуло в раскрытый от ужаса рот жужана, но его остановил Нур:

— Не спеши! Этот подлец многое знает, надо сначала его хорошенько допросить.

— Что ж, ты прав…

Гани быстро вышел из комнаты. Здание управления ему было хорошо знакомо, не раз ему доводилось бывать здесь «в гостях». Он сразу же нашел путь в тюрьму-подвал и пошел вдоль дверей камер, срывая замки. Ему помогали товарищи. Узники, выходившие из камер, бросались на шеи своим освободителям. Заключенных насчитывалось совсем немного. А где же остальные?..

Не найдя среди живых того, кого он искал здесь, Гани сразу как-то потух. Опустив голову, пошел назад, не замечая ни повстанцев, ни освобожденных арестантов, ни пленных чериков. У него что-то спрашивали Нур, Бавдун, но ответа не получали. Гани не видел и не слышал их…

Перешагивая через трупы чериков, Гани вышел во внутренний двор и остановился, пораженный страшным зрелищем. Огромная яма для свалки мусора была переполнена изуродованными остатками человеческих тел, Гани и вышедшие за ним товарищи, онемевшие от ужаса, не могли даже сначала понять, что перед ними. Потом до них дошло. Узников не расстреливали. Их живыми рубили на куски.

— Это что?! — раздался чей-то потрясенный голос.

В углу двора был вырыт глубокий колодец. Он тоже до половины был заполнен трупами — узников сверху сбрасывали живыми, они умирали в медленных муках, разбившись при падении, задавленные телами упавших на них…

— Проклятые палачи! Проклятые! Смерть, смерть им всем!..

Партизаны начали вынимать трупы из колодца и из ямы. В это время кто-то закричал:

— Идите сюда, сюда!

Голос слышался из конюшни.

Подбежав, бойцы увидели: здесь лежали связанные попарно узники. Палачи собирались их рубить топорами, но начался штурм, и убийцам стало не до своих жертв: они бежали, спасая шкуры… Среди узников, оставшихся в живых, нашлись родственники и знакомые участников штурма. Их освобождали от пут, поднимали осторожно, выводили на воздух…

Тех, кого искал Гани, среди них не было. Неужели они где-то в глубине колодца? Сердце Гани сжалось от невыносимой боли…

— Гани-ака! — голос Бавдуна, полный слез и скорби, резанул батура по живому. Кого обнаружил там Бавдун? Кого он сейчас увидит мертвым и истерзанным? Братьев? Любимого друга Махаматджана? Или старого Нусрата? Кто из них?..

— Посмотри, Гани-ака…

Бавдун рыдал, не в силах больше сдерживаться. Гани увидел бездыханное тело Махаматджана и дико закричал. Столько горя было в его отчаянном крике, что все стоявшие вокруг почувствовали бездонную глубину страдания батура.

Родное лицо Махаматджана не было обезображено смертной мукой, на нем застыла его вечная улыбка. Казалось, что он вот-вот откроет мертвые глаза и скажет: «Это ты, Гани? Где же тебя черти носили? Не мог прийти раньше, всегда ты так… Пока поднимешь свой тяжелый зад…»

Но никогда больше ничего не скажет друг. Гани опустился на колени перед его телом. Он приподнял голову Махаматджана, погладил его спутанные волосы и поцеловал в лоб. «Прости, прости меня, Махаматджан, что я опоздал, не успел…» Не знавший, что такое слезы, Гани плакал, и слезы, стекая по его щекам, капали на мертвую улыбку Махаматджана…

Третий раз за последние дни он прощался с друзьями, близкими его сердцу. Первым ушел Хамит, совсем еще мальчишка, чье абсолютное бесстрашие покорило душу Гани и сделало этого юношу его младшим братом. Второй — казахский джигит Акбар, давний тамыр, спутник многих лет. И вот третий — друг с детства, самый близкий ему человек, его Махаматджан. И всех троих он лишился, за один месяц… Подняв тело друга на руки, как поднимает ребенка мать, Гани вынес его на воздух.

Двор был заполнен бойцами, освобожденными узниками, горожанами, пришедшими в крепость после ее падения. Батур встал перед ними с телом Махаматджана на руках.