Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература

И вот, на этом меняющемся широком фоне, очень важном для моей картины, я собираюсь поставить вопрос о месте классической филологии в современном образовании. Мы различаем три тенденции в образовании, как и в политике: либеральную, радикальную и ту, которую я, — возможно, просто потому, что она моя собственная, — испытываю искушение назвать ортодоксальной. Используя эти термины для определения тенденций в образовании, я не хотел бы проводить никаких близких политических параллелей, поскольку в политике ничто не существует в чистом виде.

Либеральная позиция в отношении образования нам наиболее знакома. Она склонна поддерживать ту явно не вызывающую возражений точку зрения, что образование не есть простое усвоение фактов, но тренировка ума как инструмента, могущего иметь дело с любым классом фактов, рассуждать и прилагать знания, полученные в одной области, к иным областям. Вывод, из этого делающийся, таков: один предмет так же полезен в деле образования, как и другой; студент же должен следовать своим склонностям и изучать те предметы, какими бы ему ни случилось заинтересоваться более всего. Студент, пробующий себя в геологии, и другой, занятый языками, могут оба в конце концов найти себя в торговле: предполагается, что если при равных способностях оба они максимально воспользовались предоставленными им возможностями, то в равной мере будут соответствовать как своей профессии, так и "жизни". Мне кажется, теорию, согласно коей хорошей тренированности ума можно добиться с помощью изучения любого предмета, а выбор класса изучаемых фактов не имеет значения, можно распространить слишком далеко. Существует два рода предметов, на ранней стадии обеспечивающих тренировку ума, хотя и весьма скудно. К одному из них принадлежат предметы, в большей мере занятые теориями и историей теорий, нежели обеспечением ума информацией и знаниями, необходимыми для построения теории: таким, в частности, предметом, и весьма популярным, является экономика, состоящая из набора сложных и взаимопротиворечащих теорий, предмет, никоим образом не претендующий на научный статус, обычно основанный на недозволенных допущениях, незаконное дитя отказавшегося от него родителя — этики. Даже философия, отделившаяся от богословия, знания жизни и установленных фактов, дает хоть на мгновение пищу голодному или глоток воды, оставляя после себя все ту же засуху и разочарование. Предметы другого рода, обеспечивающие безразличное к их сути обучение, — слишком детальны и специфичны, их отношение к общему делу жизни не является очевидным. Есть еще третий предмет, равно не пригодный для простой тренировки и не подпадающий ни под один из данных классов, но он не годится по своим собственным причинам: это английская литература, или для более емкого определения — литература на родном языке.

Еще одно заблуждение либерального подхода к образованию состоит в том, что студент, поступивший в университет, должен избрать предмет, более всего его интересующий. Для небольшого числа студентов это их главное право. Даже на самой ранней школьной ступени можно выделить несколько индивидуальностей с определенной склонностью к той или иной группе предметов. Опасность для таких счастливчиков состоит в том, что, если предоставить их самим себе, они будут слишком узкими специалистами, абсолютно невежественными в общих людских проблемах. Все мы так или иначе от природы ленивы, и нам гораздо легче ограничиться изучением тех предметов, в которых мы отличаемся. Но огромное большинство людей, получающих образование, не имеет явной склонности к специализации, так как у них нет определенных талантов или предпочтений. Те же, кто обладает более живым и пытливым умом, будут склонны к приобретению поверхностных знаний. Никто не может стать реально образованным, не стремясь изучить то, к чему он не питает интереса — ибо умение заинтересоваться предметами, к коим мы не питаем склонности, является частью образования.

Доктрина, согласно которой мы изучаем предмет, нам нравящийся (а для многих молодых людей в процессе их развития это зачастую лишь тот предмет, что нравится им в данный момент), наиболее губительна для тех, чьи интересы лежат в сфере современных языков или истории, и еще более для тех, кто представляет себя в будущем писателем. Ибо именно для этих людей — а таковых немало — отсутствие в программе латинского и греческого языков крайне неблагоприятно. Тех, кто обладает подлинным гением для овладения этими мертвыми языками, — мало, и они, вероятно, рады добровольно посвятить себя классической филологии — если им предоставляется такая возможность. Однако среди нас гораздо больше тех, кто наделен талантами к современным языкам, или к своему родному языку, или к истории, но при этом весьма скромными способностями к овладению латынью и греческим. В юности от нас трудно ожидать признания, что без основ латинского и греческого языков мы останемся ограниченными в своих возможностях изучения вышеупомянутых предметов.