Избранное. Том первый

Юрталан долго пропадал где-то. А может, так казалось Делчо, потому что телега, на которой лежал его раненый сын, уже ушла и ему предстояло догонять ее.

— Вот, нашлась тысчонка на твое счастье, — еще издали похвалился Юрталан. — Только того… отдай, смотри, как воротишься.

— Известное дело…

Делчо протянул руку за деньгами, но Юрталан еще крепко держал новенькую бумажку.

— Вот еще что, — медленно проговорил он, — на днях моя очередь молотить, — так ты поможешь немного… Услуга за услугу, так ведь?

— Тут и говорить не о чем! Все как есть к тебе придем!..

4

Над землей струился зной ясного летнего дня, заливал примятое жнивье и редкие участки паров, угасая в зелени кукурузных полей, чуть тронутой желтизной. Тут и там срезали верхушки, и над оголенными, усыпанными зерном початками, клонящимися над глубокими межами, мелькали белые платки, сверкали серпы, порой звучали песни, монотонные и печальные.

Чернозем, утоптанный у края дороги, был весь в трещинах, как будто земля, измученная страшным зноем, жаждущая дождя, собиралась вздохнуть. Над холмами сплетались первые дрожащие потоки марева, и нивы пропадали, терялись, подернутые бескрайней и неуловимой пеленой, простиравшейся от голубоватых вершин Стара-Планины до фиолетовых очертаний Родоп.

На извилистых проселочных дорогах скрипели возы, нагруженные снопами. Снопы были с самых дальних полей и доставлялись в последнюю очередь. Юрталан то кивал старательным хозяевам, то махал им рукой, крича:

— Бог в помощь! Бог в помощь!

А встретив кого познакомей, с кем хотелось поговорить, ненадолго останавливал его, угощал сигаретой и, кивая в сторону груженого воза, спрашивал:

— Хороша пшеница?

— Так, средняя.

Усталый, вспотевший, добрался он до Эминагова ключа и бросился в тень одинокого куста шиповника. Когда-то — он хорошо помнил — этот источник был большим и прозрачным родником. Его заключил в трубу и выложил водоем тяжелым тесаным камнем некий Эмин-ага. Никто не помнил благородного турка — все турки выселились из этой местности давно, еще во время сербско-болгарской войны 1885 года, — но имя неизвестного благодетеля так и осталось в названии источника и окрестных полей. Во время первой мировой войны этот источник был разрушен; однажды ночью сельский староста увез камни, и ключ теперь слезился, как мутный, гноящийся глаз. Две-три жабы барахтались в его позеленелой воде, по мелкому дну ползали черви, водяные насекомые.

Юрталан нагнулся, и хоть поморщился, но все же попил воды. У водоема не было ни кружки, ни баклаги, — всё крали и ломали эти проклятые люди. Грубо выругавшись, он поднялся и пошел к своему полю, которое начиналось от Орлова дуба и спускалось до Змеиного дола.

На здешнюю кукурузу он возлагал в этом году главные свои надежды. Она была посеяна немного позже, чем на остальных участках, но потому ли, что почва была влажная или погода оказалась для нее подходящей, — трудно сказать, — уродилась она на диво. Зеленые верхушки срезать еще было рано, можно было подождать с неделю. Как раз к этому времени Юрталан перевезет вику.

Он давно не был здесь и еще не видел своими глазами, как буйно разрослась кукуруза, какое на ней завязалось крупное, ядреное зерно. Смотрел он, и легко ему делалось, и плечи расправлялись, и дышалось глубоко и сладко. Двадцать два декара — целое поле! Он глаз не мог оторвать от высокой стены плодоносных стеблей, не чувствуя от радости страшной духоты, не вытирая пота, который, стекая по лбу и глубоким бороздкам морщин, щипал ему глаза и застилал взгляд. Он только моргал, и перед ним мелькали груды початков, верхом нагруженные телеги, зерно, рассыпанное на гумне, набитые мешки и стопки новеньких, еще хрустящих банкнот. «Да тут будет… будет… — считал он, потирая лоб, — не меньше пяти тысяч килограммов». Теперь он не станет продавать кукурузу, нет, он придержит ее до весны, когда цены вздуются. И тогда продаст ее за настоящую цену, тогда уж он ею насладится. Но сколько бы времени ни прошло, какую бы цену ни дали, все равно двадцать пять тысяч левов у него в кармане.

Юрталан углубился в поля. Густая листва сплелась над бороздами, крупные початки, махрясь ржаво-коричневыми волокнами, торчали во все стороны и били его по ногам и груди.

— Эй, вы, полегче! — ворчал он на них. — Дайте пройти!