Избранное. Том первый

За мякинником его уже поджидали — он немного опоздал. Васил Пеев и Стефан Хычибырзов, низко пригнувшись к земле, курили, прикрыв цигарки руками. В углу сидел Младен и внимательно прислушивался к разговорам. Это был робкий, застенчивый, но очень порядочный малый, добросовестно выполнявший любую работу. Марин, здоровенный, неуклюжий парень, отличался таким легкомыслием, что, если бы не его мать, смышленая, бойкая тетка Гина Синтеневица, он давно уже шатался бы со всякими бездельниками по гулянкам и пирушкам. Она и сейчас дозором обходила гумно, стараясь приманить собак к воротам. В селе ее знали как ярую общественницу, но никто не осуждал и не высмеивал ее за это: тетка Гина вела свой дом лучше самых опытных хозяек и так хорошо умела работать, не теряя времени, что успевала и политикой заниматься и о деревенских делах беседы вести. Она неизменно ораторствовала на всех поминках и вечеринках.

Но если сама она была ловка, бойка и порядлива, то зато муж ее, Син-Теню, уродился человеком ленивым, небрежным и расхлябанным. Когда о нем заходила речь, дед Боню Хаджиколюв говорил:

— Так уж от бога положено: у мужа-лентяя жена работящая и домовитая.

Тетка Гина, встретив Ивана, ухватила его за рукав и повела к мякиннику.

— Тут! Тут! — И, приведя его туда, сказала, обращаясь ко всем собравшимся: — Смотрите только, чтобы вас не заметил Тошавра… Это такой пес, каких мало…

Домой Иван вернулся очень поздно. Старуха, уже настроившись выругать сына, ждала его до полуночи, но, не дождавшись, заснула. Иван тихонько прошел на гумно, забился в омет и закрыл глаза. Заснуть было необходимо — ночь уже кончалась, а рано утром его ждала работа. Но сон не шел к нему. Иван думал о многом, думал в радостном возбуждении, словно очистившись от чего-то дурного, словно возродившись. Сейчас все его заботы и тревоги о земле и разделе представлялись ему смешными и мелкими. Ему даже казалось странным, что он мог коситься на Тошку, поддавшись бабьим наветам матери…

8

На другой день Иван опять вернулся поздно. Старуха снова дожидалась его и, не дождавшись, заснула. Но на этот раз она унесла с гумна одеяло Ивана и постелила ему под навесом, рядом со своим ложем. Иван обиделся. Он схватил свое одеяло и хотел было его унести, но мать обняла его и повисла у него на руке. Мариола была старуха хитрая, она знала: стоит только проболтаться сыну, что хочешь его сберечь, и он рассердится и назло матери ляжет спать где-нибудь в мякиннике. И она принялась его упрашивать:

— Ляг тут, сынок, ведь я тебе мать родная, хочется мне на тебя порадоваться, хочется на тебя поглядеть… Вот скоро женишься, тогда хоть и захочется, а нельзя будет… Ты же мое дитя, ты мне дороже всего… Да я тебя не понуждаю, я только прошу… Останься тут, хочется мне с тобой поговорить, ведь я одна, душа от горя разрывается…

Иван не выдержал и остался.

Через два дня на третий Иван опять вернулся поздно. Старуха снова ждала его до вторых петухов, потом заснула, не сомневаясь, что проснется, как только он придет. Но Иван прокрался во двор кошачьими шагами, бесшумно свернулся клубком под одеялом и затаил дыхание. В воскресенье он опять явился домой за полночь. Шел на цыпочках, но на этот раз старуха не спала. Когда он завернулся в одеяло, она сделала вид, что только что проснулась, приподнялась, опираясь на локоть, и вперила в сына строгий взгляд.

— Где ты был, что так поздно вернулся, а?

— На посиделках.

— Знаю я эти посиделки! Не желаю я таких посиделок, слышишь?.. По братниной дорожке ты не пойдешь, так и знай… Жить мне осталось всего несколько годков, вот и хочется пожить спокойно, — ведь сколько я горя вытерпела, хватит с меня… — В голосе ее, вначале резком и сердитом, вдруг зазвучала мягкая укоризна. — Занимайся своим делом, — продолжала она еще мягче, — а политика не для бедняков, политикой семью не прокормишь… Кто в этом хороводе пляшет, тому удачи не будет… Ты меня слушайся — я старуха, больше тебя видела, больше знаю… Вот заберут тебя, как старшего брата забирали, и оставят меня одну-одинешеньку кукушкой куковать… А за что? За людей! Думаешь, кто-нибудь тебя пожалеет, поможет тебе? Нет, никто тебя не пожалеет, никто тебе не поможет. Так и знай. Да еще напакостить тебе постараются, — вот какие они, люди-то. Завязнешь по колена, они тебя еще глубже втопчут, чтоб ты по шею завяз… Такой уж народ, сынок. А ты вздумал за него бороться.

— Я борюсь за самого себя, — глухо отозвался Иван. — А нас разве не приперло?

— Как это ты за себя борешься? Не за себя ты борешься. Какая же это борьба — с людьми свары заводить да с соседями ругаться?.. Не надо, сынок, не бреши, как собака на кафтан, — никому ты ничего хорошего не сделаешь, только сам себе навредишь… И с богатыми не ссорься, они тебе не простят… Будешь с ними хорош, может на службу тебя определят, может где-нибудь устроишься…