Избранное. Том первый

И сразу все вокруг затихло, замолкло, словно не осталось на гумне ни одной живой души. Умолк и Пете; присев на корточки, он лил из тыквенной бутылки воду в ямки на гладком утрамбованном гумне, заливая паучков и букашек. Иван хотел было что-то сказать, но прикусил язык и виновато посмотрел на Илию. Почему расплакалась Тошка? Потому, что они заговорили о Минчо, или потому, что ей невтерпеж стали постоянные придирки свекрови?.. А что, если она расскажет обо всем Илии, пожалуется ему? Иван украдкой взглянул на мать и задумался. «Нет, не станет она жаловаться, — успокоил он себя. — Не посмеет она отойти с ним в сторону. Что тогда подумает мама? Да и кто-нибудь чужой может ее увидеть…» Иван успокоился, но ненадолго. Новые мысли хлынули ему в голову, новые подозрения сковали его. Тошка может пожаловаться какой-нибудь женщине. Тогда уж наверное все разгласится. И опять все неприятности свалятся ему на голову. Он представил себе, как укоризненно смотрит на него Димо, говоря: «Других учим, а нас некому научить. Нельзя так, Ванё, стыдно». Васил Пеев, тот просто выругает его, и ему, Ивану, крыть будет нечем. Но больше всего он боялся Димо. Тот заведет разговор издалека: «Ты малый неглупый, а бабы, они дуры… Тошка тебе не просто невестка, она вдова твоего брага — с ней надо получше обходиться… а всякие мелкие расчетики ты брось… Наконец, ведь и она человек, и ей жить хочется…»

— Ну, до свидания, — сказал вдруг Илия.

— Ты что, уходишь? — встрепенулся Иван.

— Доброго здоровья тебе желаем, — певуче протянула старуха. — Матушка твоя как поживает, хорошо ли?.. Она ведь тоже намучилась, бедная… А паренек твой, должно быть, уже подрос, а? Его Вылко зовут, что ли?

Иван пошел проводить приятеля. Когда они завернули за угол мякинника, Илия упрекнул его:

— Ты, Ванё, что-то отвиливать начал… Нас и так мало… А без Минчо нам еще труднее стало…

— Работа мешает, Илийка, — оправдывался Иван. — Все на мои плечи легло. Сам знаешь, каково это!.. Еще никак не могу поправить свои дела…

— Все мы так. Думаешь, мои дела лучше твоих? Забеги как-нибудь вечерком, а работа что — ей конца нету…

— Да и вечерком… знаешь… бабы, ведь их одних нельзя оставить, — промямлил Иван.

Подойдя к воротам, они снова разговорились. Старуха спряталась за веялку и смотрела на них. Илия опять размахивал руками, опять показывал пальцем куда-то в пространство и угрожающе мотал головой.

— Чтоб его черви сгрызли, лодыря! — прошипела старуха и отошла.

Тошка подметала гумно, убирала метлы, решета, лари, мешки, лопаты, грабли. Кончилась тяжелая работа на гумне. Прошло черное, ужасное лето. Что-то ждет ее впереди?

Она нагнулась, чтобы поднять лопату, и в это время старуха сказала, словно говоря сама с собой:

— Вот уж и через плетень к нам прыгать повадились.

Тошка вспыхнула, волна лютой обиды ударила ей в голову и помутила ее рассудок. Но она быстро опомнилась и повернулась к свекрови.

— Кто ж это прыгает, мама?

— Да женихи.

Ясно было, на кого намекает свекровь, — Илия Вылюолов был вдовец.

— Как тебе не стыдно, мама, как не грех! — взорвалась Тошка и разразилась дикими, отчаянными рыданиями.

Вначале старуха опешила, но, сразу же стряхнув смущение, остервенело огрызнулась:

— Что он, ради меня приперся, что ли?

— Да неужто я его завлекала?

— А я почем знаю! Пока сука хвоста не поднимет, кобели не сбегутся.

— Ох! Ох! Ох! — застонала Тошка, корчась, как раненая. — Как тебе не стыдно!.. Как у тебя духу хватает так говорить!..

Старуха окинула взглядом соседние гумна, опасаясь, как бы кто-нибудь не подслушал их стычки.

— Чего мне стыдиться? — холодно спросила она. — Я, что ли, собираю их на гумнах?

— А я разве собираю, мама? Зачем ты так говоришь? — промолвила Тошка, умоляюще глядя на свекровь и ломая пальцы.

— Вот он! — И старуха показала пальцем на ворота. — Чего ему тут надо, этому Вылюолову? Он давно вдовеет, так и шел бы к Киприне Велике, раз уж ему невмоготу — душа по бабе горит!..

Старуха хотела сказать: пускай Илия женится на Киприне, если уж хочет жениться. Но Тошка иначе поняли ее слова.

Киприна Велика была вдова. Несколько лет назад у нее убили мужа, с которым она и года не прожила. От горя ли, от тоски ли, молодуха не выдержала и помешалась. Она торчала перед общинным управлением, целыми часами ожидая кмета, плевала на него, бранилась. Одно время за нее взялись — стали возить ее по больницам, по сумасшедшим домам, потом вернули домой. А спустя несколько месяцев она родила мальчика, родила, можно сказать, на ходу, прямо на улице, словно овца. Тут все село загудело. Кто отец ребенка? Гадали, подсчитывали месяцы, прикидывали, наконец решили, что забеременела она где-нибудь в больнице или в поезде, и перестали о ней говорить. Новость потеряла для людей интерес, когда выяснилось, что отец ребенка не их односельчанин, а кто-то чужой. Но имя помешанной матери стало служить предметом для насмешек.

Тошка вскрикнула, словно ее что-то пронзило.

— Кричи громче! Кричи, чтоб тебя вся улица слышала! — накинулась на нее старуха. — Ну-ка, ступай домой, тут больше делать нечего… А что нужно убрать, я сама уберу…