Избранное. Том первый

В соседних дворах было тихо. Далеко, в верхнем конце села, прозвучал чистый женский голос и умолк. Собаки Малтрифоновых ожесточенно залаяли, но кто-то цыкнул на них и отогнал их прочь… На ближних гумнах не слышалось ни звука. Все с них было уже убрано, только кое-где валялись разбросанные желтоватые тыквы, уже вылущенные головки подсолнечника и недавно срезанное сахарное сорго. Лишь время от времени какое-нибудь опустевшее гумно пересекали шаги чьих-то босых ног и вскоре затихали. Откуда-то доносились обрывки вопросов, невнятные ответы, ругательства, мычание. Но все звуки и шумы тонули в бездонной тишине прохладного вечера. Работы закончились, и все село затихло, словно по команде. Под стрехами, прислоненные к стенам мякинников и сараев, стояли вилы, лопаты, грабли. Усталые, хмурые люди укрылись в домах и под навесами. Сколько мук они вытерпели, сколько надежд их было обмануто, какое отчаяние сжимало им сердца! Прошли те времена, когда люди провожали лето, обеспеченные куском хлеба на зиму. Еще недавно крестьяне только покряхтывали, все-таки надеясь, что вернутся прежние времена, но за последние несколько лет поняли, что не дождаться им лучшего будущего, и только безнадежно махали рукой. Но они все еще упирались, все еще не хотели вступать на тот единственный путь, который мог привести их на плодородные поля, к счастливой спокойной жизни. «Историческая неизбежность, — любил повторять Минчо. — Все новое рождается в муках».

Как это легко — мучиться ради нового! Как радостно помогать ему рождаться! Но тревожиться из-за каких-то мерзких мелочей, запутываться в каких-то дурацких семейных дрязгах — вот что плохо, низко, отвратительно…

Иван вздохнул. Тяжело жить, когда веришь в одно, а думаешь и беспокоишься о другом. Запутала его мать. Заморочила ему голову и ушла. Грядущее замужество Тошки не давало ему покоя, мысль о разделе преследовала его и во сне. Он хотел бы плюнуть на все, забыть обо всем, но не мог. В уме его, как мухи, жужжали одни и те же вопросы. Какие поля она заберет? Потребует ли себе часть скота? Отрежет ли кусок и от их маленького виноградника?.. Ивану все было дорого, ни крупицы не хотелось лишиться. Он не огорчился бы, достанься это одной лишь Тошке: он привык считать ее родной, своим человеком. К тому же долю ее унаследовал бы Пете! Но Иван не мог вынести мысли, что к достоянию семьи присосется чужой, незнакомый человек, который попользуется тем, что старики скопили с таким трудом, да еще насмехаться станет: «Вы-де всё это наживали, а есть буду я!» Этого Иван не мог вынести, с этим он не мог примириться. И если в довершение всего Тошкин муж окажется бессовестным человеком и захочет выжать как можно больше, недолго тогда и до убийства дойти… Что же делать? Старуха сказала: «Отберет по закону». Но правильный ли это закон? Вот что важно.

Задумывался ли Иван о своей земле, об усадьбе, о доме, копилась ли в его душе ненависть к Тошке за грядущий раздел, он неизменно вспоминал о Минчо. «А что сделал бы брат, будь он на моем месте?» — спрашивал он себя. Как-то раз, разговаривая с односельчанами, Минчо сказал: «Ваше добро словно повязка у вас на глазах. Из-за него вы не видите, как на вас верхом ездят!»

— Ванё, иди сюда! — крикнула ему мать со двора.

Иван вздохнул, оглянулся. Летучие мыши уже пронизывали полумрак ясной ночи. Холодные мурашки поползли у него по спине, он встряхнулся, как домашнее животное, которое старается стряхнуть с себя что-то колющее.

— Пора спать, — проговорил он задумчиво и пошел к дому.

12

Тошка наконец устала плакать. Слезы ее высохли, сердце стало холодным, жестким. Мысли прояснились, как небо после ливня. Надо ей умереть, подумала она, так будет лучше всего. Зачем ей жить такой жизнью? Она умрет, никому ничего не сказав. Да и зачем говорить, если нет у нее на свете ни одного близкого человека, который понял бы и пожалел ее. Она умрет, и пускай тогда свекровь наговорится досыта, пускай развеселится Иван… А Пете? Тошка содрогнулась. Что будет с Пете?.. Как он останется без матери?.. Она испугалась этой мысли, но немного погодя успокоилась. У каждого своя судьба… Может, он выйдет в люди, получит образование, заменит своего отца. Отца!.. Тошка словно пробудилась ото сна. Вот проходят дни, месяцы. Пройдут годы. Все забудется, сотрется память о горестях и обидах. Но слов Минчо ей не забыть никогда. Он говорил о грядущем, о том времени, когда люди не станут ссориться из-за куска хлеба, когда каждый будет трудиться и жить по-человечески.

— А мы-то, Минчо, дождемся ли? — спрашивала она, бывало, устремив на него мечтательный взгляд.

— Мы? — Он на минуту умолкал. — Может, и дождемся, но нам еще придется хлебнуть горя. — И, ласково поглаживая сына по лохматой головке, он показывал на него пальцем: — Вот для этих-то мы и стараемся, этим будет хорошо.