Избранное. Том первый

Этим. Он думал обо всех детях, обо всех людях. А о его жене некому подумать, его ребенка некому приласкать… Думал ли он о своем ребенке, о своей жене?.. Знал ли он, умный, добрый, знал ли он, на кого их оставляет? Куда ей идти? Кому пожаловаться? Раньше ей жилось трудно, но весело. Когда Минчо арестовали в городе, она работала за двоих. Разносила газеты, брошюры, листовки. Сначала она все это делала только ради мужа, зная, что он похвалит ее. А потом сама, по своему почину, стала расспрашивать его обо всем, и его мысли стали ее мыслями, его вера вошла в ее сердце. Она старалась читать. Окончив только два класса, она читала по слогам и запиналась чуть не на каждой букве. Поженившись, они решили регулярно читать вместе долгими зимними вечерами. Но родился Пете. Минчо настаивал на том, чтобы продолжать чтение и после рождения ребенка, но старуха тогда сразу же захватила верховодство в доме.

— Надо о ребенке заботиться! — заворчала она. — Поздно уж ей учиться.

Никто не стал ей перечить. Минчо только усмехнулся и, довольный, зажмурился.

— Ладно, ладно!

Он понимал старуху. Не хотел отнимать у нее власть и гордость бабушки. Понимала ее и Тошка. С какой благодарностью слушала она даже самые строгие ее замечания. Ведь в них не было злого умысла. Тошка только радовалась им — они не были обидными, не кололи ее прямо в сердце, не отравляли ей душу. А если свекровь и перебарщивала, Тошка не обращала на это внимания. Она знала, что за спиной у нее стоит добрый и справедливый друг.

А теперь все изменилось, и день ото дня становится все хуже, все страшнее. Но до поры до времени потерпеть можно. Тошке казалось, что ей полегчает, если она пожалуется кому-нибудь на свои страдания. Но кому? Столько людей, столько родственников, а ни на ком она не может остановиться. Пойти к Димовице?.. Нет, она тоже не поймет Тошки. Чего доброго передаст ее слова Димо, тот позовет Ивана и намылит ему голову, Иван в тот же день перескажет все старухе. А та вскипит: «Значит, она меня по всему селу ославила, в глазах людских очернила!..» Может, Иван и промолчит, но все равно, слух дойдет до ушей старухи другими путями. Димовица разболтает обо всем какой-нибудь приятельнице, и не успеешь оглянуться, как все село зажужжит: «Вы подумайте! Милювица Сайбийская опять над снохой своей измывается!» Нет, Тошка все скроет. Люди плохи, никто ее не пожалеет. Только злорадствовать станут… Но можно ли жить такой жизнью? В силах ли она слушать такие мерзкие, оскорбительные слова? В силах ли смотреть на угрюмые, хмурые лица?.. Нет, не нужна ей такая жизнь!..

Тошка стала думать о том, как ей покончить с собой. Но ее ежеминутно отвлекали воспоминания о Минчо. Верь она, что после смерти соединится с ним, она легко решилась бы на самоубийство. Но она не верила. «Всё тут, на земле, — говорил Минчо. — Надо служить людям и отвечать перед людьми». Перед людьми! А что скажут о ней люди? Минчо учил других жить, не отчаиваться, быть твердыми и стойкими, а жену свою ничему не научил… Много у него было друзей, но и врагов немало. И враги воспользуются любым поводом, чтобы набросить тень на его учение.

Тошка вспомнила один случай — они тогда жали пшеницу в Аде. Сели отдохнуть, и вдруг Стефан Гёргев прибежал, желтый, как пересохший табачный лист.

— Ангел Махмузче руки на себя наложил у Мезлишкинской чешмы![5] — крикнул он.

Махмузче был славный малый, он часто заходил к Минчо, расспрашивал его о разном, учился у него. Говорили, будто в семье у него нелады. Махмузка, мать Ангела, то и дело его ругала:

— И откуда только ты привел мне такую сноху-голодранку, неужто не было для тебя других девок, чтоб тебе пусто было с твоей любовью, чтоб и ей пусто было, крале твоей — ведь она нам весь дом погубила, — чтоб ей сдохнуть хоть завтра, ты бы тогда одумался, дурак, взял бы себе другую!..

Но сноха, как ни изводила ее свекровь, и не думала умирать. И вот однажды Махмузка схватила кочергу.

— Вон, сука негодная, — заорала она, — ты сына моего околдовала, навязалась ему на шею, голая, как палка!..

Ангел стал было заступаться за жену, а мать и его грызть принялась. Грызла-грызла, пока не опротивело ему все на свете, ну он и пустил в себя пулю.

— Слаб, — сказал о нем Минчо, — сдал.

Муж, как живой, стоял у Тошки перед глазами: он тогда прислонился к копне и казался таким сердитым, словно у него отняли все его достояние. Спустя несколько дней Минчо опять завел разговор про Махмузче и на этот раз осудил его еще строже. Вот и ее, Тошку, он так же осудил бы. «Слаба», — сказал бы он. И не стал бы даже спрашивать, почему она так поступила, не стал бы искать для нее оправдания. Жизнь сурова, это он знал. Но он боролся. А она, Тошка? Что же это она задумала?

Кто-то хлопнул дверью, ведущей в комнату, немного постоял на пороге, прислушиваясь, потом направился к чуланчику. Тошка приподнялась, вытерла глаза, поправила волосы.

— Мама!

— Я здесь! — сказала Тошка.

Пете пробрался в чуланчик ощупью.

— Что ты тут делаешь в темноте, мама?

— Ничего. Работаю.

— А почему бабушка сказала, что ты в тартарары провалилась?