Избранное. Том первый

Ему хотелось сказать ей что-нибудь еще более резкое, но он не нашел подходящих слов.

— Нет, не от моей, а от болтовни своих дружков-бездельников, каких ты сюда водишь, как на ослиную свадьбу! От них от самых! — накинулась она на сына, как рассерженная наседка. — Я им ножищи ихние переломаю, коли хоть раз увижу их у себя во дворе, так ты и знай!

— Хватит! — махнул он рукой. — Одно баба знает, одно баба бает. Я тебя спрашиваю: кричала ты на гумне, что Тошка сука и не знаю еще что?

Старуха поняла, что ее приперли к стенке.

— Когда я это кричала?

— Когда мы кукурузу ссыпали.

Мариола помолчала, затрясла головой и поджала губы.

— А хоть бы и говорила, так что из этого?

— Черт побери! Ведь твои слова по всему селу разнесли, над нами люди смеются!.. Вот что получилось!

— В своем доме мы все можем говорить! — зашипела она, как ласка. — А кто вынес сор из избы, кто? — На это Иван ответил не сразу, и старуха повторила в остервенении: — Кто?

— Твоя же дурость и вынесла… Ты от злости забыла, что у оград тоже есть уши.

— Уж не она ли тебе наплела? Ох, ну и хороша, красотка!

— Это мне другой сказал, не бесись… Ты все глядишь, как бы на сестру Тошку вину свалить…

— Сестру Тошку! — презрительно повторила старуха. — Больно ласково ее величаешь. Ладно, пусть опять я буду плохая…

— Ты! Во всем ты виновата.

— Если я что и сказала, как мать, так неужто я сама буду это по селу раззванивать, а?.. Неужто я?

— Ты! Да и не имеешь ты права так про нее говорить…

— Я мать. Я все могу говорить…

— Ничего ты не смеешь говорить! — заорал Иван. — Права не имеешь говорить!.. «Я мать!..» Из ума ты выжила, трещотка ты, а никакая не мать!.. Ты готова в капле воды ее утопить, да и то воды жалко будет, а туда же — мать! Не смей больше ее тиранить… смотри у меня!

— Ударишь меня, что ли?

— Я-то не ударю. Удар ты получишь от Малтрифоницы, как она опять к ограде прижмется.

— Малтрифоница? — переспросила старуха, чувствуя, что во рту у нее пересохло.

— Ну да, Малтрифоница. Когда ты горло драла на гумне, она за оградой подслушивала.

Старуха замерла как громом пораженная. Как это она не догадалась? Как не вспомнила, что соседи у них злодеи — только о том и думают, как бы сожрать семью Мариолы вместе с лохмотьями. «Малтрифоница, а?.. ну, погоди, постой, — грозилась в душе старуха. — Только попадись она мне на зуб… увидит, какую трепку я ей задам…»

— Слушай, сынок, — начала вдруг старуха тихим, печальным голосом. — За что ты на меня кричишь, как на цыганку? Ведь если я что и сказала, так тебе же добра желаючи… Не обманывайся, что Вылюоловче только к тебе приходит… Ради нее он приходит, сам хорошо знаешь… Ведь баба как тесто — мягкая, что хочешь из нее лепи… Вот зайдет он раз, зайдет два, а там, глядишь, сладится у них дело, ты и не заметишь, как у тебя добришко твое свистнут… Время-то летит быстро, скоро год исполнится, а мы всё спим…

— Слушай! — сердито проговорил Иван. — Тут все равно ничего не поделаешь. Лаской, может, и задержим ее на какое-то время… А если ты и дальше будешь над ней издеваться, она и года не дождется, обвенчается с кем-нибудь и была такова.

— С черной землей она обвенчается!.. — прошипела старуха, и глаза у нее загорелись.

— Да и все село про нас звонить будет, — сказал в заключение Иван.

14

Старуха лежала в постели, переворачиваясь с боку на бок, и думала. От Ивана она помощи не ждала. Иван ей изменил. А надо что-то делать, думала она; ведь пройдет год, Тошка выйдет замуж, и тогда ее поминай как звали… Если сидеть сложа руки, пропадет все их добро. Хозяйство развалится, останутся они голы-босы, как беженцы. Но что же делать-то? Вот кабы расхворалась она, скажем, горловой чахоткой заболела или рожей заразилась, или кабы гнойный нарыв у нее вскочил. Худющая она, на вид слабая, а с тех пор, как вышла за Минчо, ни разочка не охнула. Люди простужаются, всякими болезнями болеют, только она ни разу не слегла, только она никогда не лечилась. Пошмыгает носом день-два, и все. Эх, кабы она порезалась или расшиблась, кабы слегла от заражения крови; кабы водой ее унесло, громом убило…

Чего только не передумала старуха. И все металась на постели, все отчаивалась: ничего ей не сделается, суке паршивой, здоровая, как камень… А ждать дольше нельзя. Вот пройдет зима, а весною все с головой уйдут в работу, год и пролетит. Да, может, она и годовщины не дождется. Взять, к примеру, Мину Хаджийкину — на шестом месяце после смерти мужа замуж выскочила! И никто ее ни словом не попрекнул. «Что ж, — говорили все, — кто помер, тот помер, а живому жить хочется». Пускай хоть завтра свое барахло забирает, никому она не нужна, только бы чужого добра не трогала.