Избранное. Том первый

Впоследствии, много позднее, Мангалче вспомнил, что за круглым столиком в середине комнаты сидел старик Колю Энювский и что-то рассказывал. Но в тот миг Мангалче увидел только Ганчовского и неизвестно почему подумал, что Ганчовский не должен его видеть. Впрочем, никто и не обернулся, чтобы на него посмотреть, — заметил его только буфетчик, — но тот не обратил на него внимания — мало ли людей заглядывает в дверь кофейни и уходит?

Мангалче ушел, одержимый какой-то тяжелой и опасной мыслью, и чем дальше он отходил от кооперативной кофейни, тем больше ускорял шаг. Наконец он завернул в кофейню, которую держал Мандю, вошел в нее и тихо, незаметно подсел к окошку, выходившему на улицу. Дом Ганчовского выше, думал Мангалче, если он пойдет домой, то непременно пройдет тут мимо. И тогда… Диню не знал точно, что именно будет тогда, но думал: пускай все увидят, что нельзя безнаказанно забирать себе чужое поле, нельзя вырывать его из рук бедняка…

Сначала он думал, что Ганчовский вот-вот выйдет на улицу и быстро пройдет мимо кофейни Мандю. Но прошло довольно много времени, а Ганчовский не показывался, и Диню стал успокаиваться. «Вот я ему покажу, где раки зимуют», — думал он. И он пощупал свой нож, заткнутый за кушак, но тут в комнату вошел Мандю с охапкой дров и небольшим колуном в правой руке. Колун он бросил у двери и, крякнув, велел мальчишке-подручному прибрать его, а дрова сложил перед очагом. «Сейчас!» — ответил мальчик, но то ли его что-то отвлекло, то ли понадобилось ему пойти куда-то, только немного погодя он вышел на улицу, не убрав колуна. Мальчик где-то пропадал, наконец вернулся, потом еще два раза выходил ненадолго, а колун так и лежал у двери. Диню поглядывал на него украдкой — ему казалось, что здесь, в кофейне, за ним следят чьи-то глаза, и если он будет смотреть на колун слишком часто, его возьмут и уберут. «Этим колуном я его и хрясну!» — думал он с ожесточением и опять впивался глазами в ту сторону, откуда должен был показаться Ганчовский.

И вдруг Диню вздрогнул, и мороз пошел у него по коже. Вот он показался на улице, спокойно шагает себе, не спеша; но с ним идет другой человек. Что делать? Выбежать, когда он отойдет немного? Подкрасться к нему и хватить его по голове. Только раз, больше не надо. Однако по мере того, как Ганчовский подходил все ближе, Диню обмякал, лицо его бледнело от страха, руки бессильно опускались. Но вот Ганчовский остался один — спутник его попрощался с ним и свернул на узкую Шареневу уличку. «Сейчас!» — решил Диню и ощетинился. Поле, рисовые плантации, обман, несправедливость, адвокаты, тяжба — все на миг завертелось в его сознании…

Он подстерегал своего обидчика, сидя у маленького окошка, и никто в кофейне не увидел, как проворно он поднял колун и выскочил вон, плотно прижимая его к бедру. Улица была безлюдна — только двое-трое ребят играли у ворот напротив, — а там, где от нее отходил Банюв переулок, рылись два поросенка, и пасла их какая-то женщина, у которой за пояс была заткнута пряслица с куделью; но она повернулась спиной к Диню. А Диню спешил — еще немного, и все свершится, думал он. Ганчовский на миг остановился, чиркнул спичкой и, защищая пламя ладонью, зажег сигарету. Вероятно, ему в этот краткий миг послышались быстрые беспокойные шаги, потому что он слегка повернул голову. Тут он вздрогнул, пронзенный смутным опасением, и попытался было увернуться, но было уже поздно: Диню поднял легкий колун и замахнулся.

— Вот тебе поле! — крикнул он, и дикий неукротимый огонь вспыхнул в его глазах.

Ганчовский инстинктивно откинул голову, дернулся всем телом, выпучив глаза от ужаса, и колун ударил его по плечу.

— Дин…

Он хотел взмолиться, крикнуть: «Диню, что ты делаешь!» Но не успел — только вопль ужаса разорвал тишину улицы. Плечо его сразу онемело, но он собрал все свои силы и ринулся вперед. Еще шаг, и он спасется, только один шаг! Но у него подкашивались ноги, по раненому плечу проходила судорога, рука обвисла, как крыло подстреленной птицы. Это было как сон — все произошло так быстро и страшно. Потом, уже в больнице, Ганчовский вспоминал, что в детстве часто видел такие вот страшные сны. Снилось ему, например, будто гонится за ним бык, огромный, грозный, с короткими, но острыми рогами, с горящими, налитыми кровью глазами. Напротив стоит дерево, туда не трудно вскарабкаться, чтобы оторваться от свирепого животного, но в этот миг ноги у него деревенеют, и он только ползет на четвереньках, царапая ногтями сухую землю, из последних сил пытаясь спастись.