Избранное. Том второй

— Да, да, — утвердительно кивнул студент, — два — сорок три — тридцать четыре. Но только вы ошиблись! Нет, пожалуйста. Здесь контора артели жестянщиков. — Он положил трубку и фыркнул, — Спрашивают Каева… Насчет каких-то бочек… Ну, я им закрутил мозги…

— Быть может, хозяин ждет этого звонка? — озабоченно заметил владелец уксусной фабрики.

— Ба! — небрежно передернул плечами будущий посланник. — Когда зовут гостей, не назначают деловых разговоров.

— Глупая шутка! — отрывисто и сухо бросил Йоргов.

Хаваджиева неприязненно взглянула на будущего посланника и тем вернула главному прокурору уверенность в себе. Значит, ей нравится, как он ведет себя с этими господчиками. Главный прокурор уже был рад, что пришел на этот дурацкий прием. Ему хотелось теперь заговорить о чем-нибудь чрезвычайно интересном и серьезном, чтобы поразить ее, привлечь ее внимание, заинтриговать, зажечь. Он хотел, чтобы она стала оживленной, веселой — более оживленной и веселой, чем всегда. Но он не знал, с чего начать. Обычно эта женщина обращала к собеседнику ясный, счастливый взор, безмятежную, довольную улыбку. Сегодня она была резкая, расстроенная, злая. Тонкие брови, тщательно выщипанные и чуть удлиненные карандашом, нервно сдвинуты. Чем она расстроена? Поссорилась с мужем? Нет, он был с ней такой же, как всегда, — небрежно-фамильярный и вместе с тем чрезвычайно любезный. Правда, любезность у него наигранная, показная. Но так было всегда.

Возле углового столика показалась та женщина, которая встретила главного прокурора при входе. Видом и одеждой она настолько отличалась от разряженных дам в гостиной, что все сидевшие в этом укромном уголке невольно обратили на нее внимание.

— А это кто такая? — вполголоса спросила Хаваджиева мужа.

— Наверное, тетушка хозяина, — шепнул тот в ответ. — Семейная реликвия. Полновластная диктаторша верхнего этажа.

Тетушка вела сына Каева, ученика немецкой школы, но тот отстал, и она остановилась, поджидая его. Она чувствовала, что привлекла к себе внимание этих незнакомых людей, и это ее стесняло. Когда мальчик наконец подошел, она строго его отчитала:

— Идем же, Спиридон! Тебя завтра не добудишься!

Тетушка дотронулась до стены как раз напротив главного прокурора, и мгновенно в стене открылся прямоугольник размером с одностворчатую дверь. Тетушка повернула выключатель, и неяркая лампа осветила крутые ступеньки, устланные пестрым деревенским рядном. Лестница вела на третий этаж, что было для всех полной неожиданностью. Один лишь Хаваджиев ничуть не удивился. И когда дверь плотно вошла в стену, Хаваджиев удовлетворенно кивнул.

— В этом доме порядок, — сказал он. — Вот это я понимаю — дисциплина: кому положено гулять — гуляй, кому положено спать — иди спать.

— М-да… — покачал головой главный прокурор, словно отвечая самому себе, — теперь ясно, почему весь этот этаж отведен под гостиную. Значит, спальни, кухня — все наверху.

— Неплохая идея, — мечтательно пробормотал будущий посланник, выпустив несколько колец дыма. Он зажмурился и сквозь прозрачную дымовую завесу бросил хищный взгляд на белую, грациозно изогнутую и сильно напудренную шею Хаваджиевой. — Низ — для гостей, верх — для домашних. — И, помолчав, добавил, слегка тряхнув головой: — Умно!

— Не слишком много нужно ума, чтобы, имея деньги, купить две квартиры одну над другой и соединить их обыкновенной лестницей, — сухо, с подчеркнутой неприязнью заметила Хаваджиева. — Любой плотник может такое соорудить.

Смущенный этим вызывающим тоном, будущий посланник глупо улыбнулся, достал из внутреннего кармана пиджака маленькую расческу и зачем-то провел ею по гладко прилизанным волосам. Йоргов с наслаждением, с чувством глубокого душевного удовлетворения затянулся, выпустил несколько колец дыма и, прищурив глаз, проводил их взглядом. Так щурился он, когда во время судебного заседания председатель или кто-нибудь из членов суда задавал удачный вопрос подсудимому-коммунисту.

Никто не знал, как нарушить неловкое молчание, наступившее после резкой реплики Хаваджиевой, когда вдруг показался Каев, чрезвычайно торжественный, с бокалом в руке. Сухонькое его личико, которому он пытался придать какую-то особенную важность, смешно раскраснелось, лысое темя лоснилось под ярким светом люстры. Он расшаркался во все стороны и, выпятив свою узкую, как у цыпленка, грудь, на которой сверкала золотая цепочка, высоко поднял бокал.

— Дамы и господа! — воскликнул он с чрезмерным, фальшивым пафосом, не сообразив, что среди присутствующих всего лишь одна дама. — Имею удовольствие сообщить вам радостную весть: только что по радио передали, что немцы вернули себе два города.

— Как это «вернули»? — сердито спросил Хаваджиев, подчеркнуто протянув последнее слово и бросив на неказистого хозяина дома убийственный взгляд. — Кому и когда удавалось занять немецкие города, чтоб немцам нужно было их себе возвращать?

Маленький человечек помертвел.