Избранное. Том второй

Гашковы были люди зажиточные, пожалуй, из самых зажиточных на селе. Их большой двор примыкал к шоссе, и Лоевы были их единственными соседями. Старый Добри Гашков был мужик справный, аккуратный, толковый, умный. На селе поговаривали, что он человек себе на уме, своенравный, себялюбивый и высокомерный, как, впрочем, полагается каждому уважающему себя богатому хозяину, но Ангел Лоев умел с ним ладить. Дом у Гашковых был двухэтажный, выкрашенный в бледно-голубой цвет, а широкая застекленная веранда на втором этаже напоминала сельчанам старинные сказки о дворцах турецких пашей и беев. За стеклами веранды стояли горшки с геранью, и, когда герань цвела, весь дом словно бы излучал какое-то особенное благополучие, довольство и радость.

Старые Гашковы жили замкнуто, людей сторонились. На селе уважали их, но не любили. Боясь, как бы у него не попросили взаймы, Добри Гашков и с дальними и с близкими родичами держался холодно и надменно. Единственные, с кем Гашковы, можно сказать, дружили, были Лоевы. Ведь даже люди замкнутые испытывают порой потребность в друзьях. А Лоевы были не только друзья — они были всегда у Гашкова под рукой, когда требовалось помочь в поле или по хозяйству.

Прежде в нижнем этаже гашковского дома была бакалейная лавка. Торговля шла бойко, потому что дом стоял на хорошем месте, в самом центре села, но когда хозяина стали одолевать болезни, товар распродали, а лавку закрыли. С тех пор в полутемное пыльное помещение сваливали громоздкие и ненужные в хозяйстве вещи… Заглядывала сюда лишь старая Гашковица. Здесь в мешочках и узелках припрятывала она сушеные яблоки и груши, домашнюю пастилу, чурчхелу, огородные семена. Запасы эти шли лишь на посылки сыну на фронт и дочери, которая была замужем за фельдфебелем-сверхсрочником. Дочь жила в Бургасе, навещала родителей редко, оправдываясь тем, что ей не на кого оставить дом и троих детей.

Соседские и дружеские отношения между Гашковыми и Лоевыми были давними. Еще отцы их вместе ходили на посиделки и плясали в хороводах, вместе, что называется, ели и пили, даже женились почти одновременно, а вскоре после этого побратались. Каждый год на Иванов день — годовщину побратимства — обе семьи собирались то в одном, то в другом доме, гуляли, веселились, спорили о политике. Старики пели песни о России и грозили расправиться с турками-поработителями. Смотрели на север и верили, что рано или поздно Дед Иван избавит их от тяжкого агарянского ига.

После освобождения Болгарии оба соседа и побратима стали самыми ярыми русофилами на селе. Они и в консервативную партию вступили из-за своего русофильства — ведь эта партия считала, что молодое болгарское государство может крепнуть и процветать только в союзе с Россией. Всех, кто был против России, побратимы ненавидели. Любовь к России, преклонение перед ней они передали и своим детям.

В спорах со сторонниками либеральной партии, относившейся к России враждебно, побратимы, уверенные в своей правоте, действовали смело, всячески поносили своих противников, винили их во всех бедах, яростно отбивали их атаки. Когда политические споры затягивались настолько, что побратимы изнемогали от голода и усталости, один из них оставался «поддерживать огонь», а другой бежал домой перекусить и перевести дух, а потом возвращался на «поле боя» сменить друга. Иногда, особенно в канун выборов, споры эти действительно заканчивались побоищами: противники пускали в ход кулаки, хватали за грудки и колотили друг друга чем придется. Старый Лоев до сих пор помнил, как однажды в день выборов он сел обедать, и вдруг во двор ворвался сосед, дрожащий как лист и бледный как полотно. «Твоего отца убили!» — задыхаясь, крикнул он. «Что? Где? Кто?» — взревел Лоев. «У школы… Я видел, как ему оторвали руку!» Лоев схватил нож, сунул его за пояс и бросился к школе. И встретил отца. Красный, взмокший, растрепанный, с окровавленным лбом и оторванным рукавом, он, окруженный друзьями, победителем возвращался домой. В схватке кто-то из либералов вцепился ему в рукав, дернул и оторвал его напрочь. А сосед с испугу решил, что ему оторвали руку.

Вот уже много лет обе семьи жили душа в душу. Почитали друг друга, ходили в гости. В тяжелые времена Гашковы помогали Лоевым когда зерном, когда мучкой, когда деньжатами. А Лоевы расплачивались с ними работой — в поле, на молотьбе.

Лоевы надеялись, что и в эту трудную зиму Добри Гашков не откажется помочь побратиму.

Старый Лоев встал, расправил плечи и выглянул в оконце.

— Ну и туман! — пробормотал он словно бы про себя и с досадой махнул рукой. — Похоже, так и не рассеется.

— Мало того, что ночами в темноте сидим, так еще и днем ничего не видно, — с готовностью откликнулась старуха.

— С весны керосина не давали, — снова вспомнил Лоев членов управы.

— Да и давали-то по сколько! — подхватила Лоевица. — Фитиля не намочишь.

— Погоди, придет и наше время, отольется им и керосин, — с угрозой произнес Лоев.

— Пока-то они живут себе поживают, а вы только грозитесь, — мягко упрекнула жена.