Избранное. Том второй

О «тесных» социалистах все чаще стали говорить и приходившие с фронта отпускники. Они рассказывали, что «тесняки» тайно распространяют на фронте листовки и воззвания, направленные против войны, против либерального правительства, против Фердинанда и его клики. Фронтовики одобряли «тесняков», их борьба за мир вызывала всеобщее сочувствие. Видно было, что «тесняки» не только храбрые солдаты, но и бесстрашные агитаторы. «Война войне!» — призывали они. По мнению Лоева, ничего плохого в этом не было. Если бы все так поступали, ненавистные либералы давно бы сковырнулись, а Фердинанд собрал бы свои швабские пожитки, и был таков.

Летом приезжал на побывку Стоян, старший сын Лоева. Тогда еще не было всех этих событий, да и Стоян ни о чем не мог рассказать толком, — он служил в тыловых частях, на каком-то складе, жил неплохо и только ждал, чтобы война благополучно кончилась и можно было бы подобру-поздорову вернуться домой. Младшие, Милин и Илия, были на фронте. Они уже давно не приезжали в отпуск и именно их с таким нетерпением дожидался сейчас старый Лоев. Будь они здесь, уж, верно, ему многое сделалось бы ясным. А что сыновья знали интересные вещи, видно было даже из их писем — особенно из писем Илии, исчерканных военной цензурой.

Вскоре по селу разнесся слух о мире между Тройственным союзом и Россией. И газеты уже писали об этом. Теперь важно было договориться с Англией и Францией. «Если это не удастся, — думал Лоев, — парни наши так и будут гнить на фронте, мучиться и погибать ни за что…»

А они все гибли и гибли. Каждую неделю, а то и чаще в село приходили вести об убитых. И тогда с ближних и дальних концов села неслись жуткие протяжные причитания. А сколько матерей и отцов, жен, сестер и братьев получали известия о тяжело раненных? Они ждали, оцепенев от страха, и ходили по селу сами не свои. Бросались к каждому приехавшему в отпуск солдату и с тревогой выспрашивали, не знает ли тот чего об их близких. Некоторые из раненых умирали, другие возвращались в село искалеченными, без рук, без ног, без глаз. Лоевы дрожали за своих, старуха смиренно крестилась перед иконой, невестки обмирали, завидев рассыльного.

Никогда раньше Лоевица не интересовалась политикой. Как и все сельские женщины, политику она считала чисто мужским делом, а о государствах и правительствах имела смутное представление. О России Лоевица, конечно, знала больше, не только потому, что в доме о ней часто говорили, но и потому, что в юности ей самой довелось встречать и угощать русских солдат. Россия воплощалась для нее главным образом в лице генерала Гурко, которого она своими глазами видела у соседей, страшно этим гордилась и считала Гурко самым главным генералом на свете. Но в последнее время даже старая Лоевица стала интересоваться воюющими государствами, знала имена некоторых деятелей и все чаще стала спрашивать, скоро ли они думают заключить мир.

— Будет ли когда конец этой беде? — спрашивала она у мужа, глядя на него испытующе-внимательным взглядом, словно бы хотела угадать все, что тот от нее скрывает.

— Устал народ, — неопределенно отвечал Лоев. — Третья война[11] как-никак…

— Пока хранит нас господь, дотянуть бы так до конца, — горестно молилась она.

Не раз хотелось Лоевице поговорить с мужем о политике, о государствах, что сражаются между собой, о фронтах, но тот отвечал ей холодно и сухо. Он считал ее слишком темной для таких разговоров и не видел в них никакого смысла. Лоевица прекрасно понимала это и страдала. Ведь она интересовалась не потому, что была какой-то политиканшей, а потому, что ее детей подстерегала пуля. О детях своих, об их здоровье и жизни болела она душой… И приходил ей на память давний разговор со старухой-турчанкой из соседнего села. Было это вскоре после соединения Северной и Южной Болгарии, когда кончилась сербско-болгарская война 1885 года. Турки, которые до того все еще надеялись вернуть себе власть, поняли, что их господство на этой земле кончилось, стали продавать свои дома и земли и выселяться в Турцию. Однажды старая турчанка подозвала Лоевицу и сунула ей котелок со свежей пахтаниной. Разговорились. Нелегко было старой оставлять родные края, но что было делать, такова воля аллаха. В 1876 году в войне с Сербией турчанка потеряла сына.

— Поверь моему слову, Ангелица, — сказала она тогда, вытирая покрасневшие глаза, — иметь свое царство не так-то просто. Вот увидишь, не будет вам покоя от войн…

Лоевица совсем было забыла слова старой турчанки. А сейчас они все чаще и чаще приходили ей на память. И она спрашивала себя, неужто нельзя и свое царство иметь, и жить в мире с другими народами?..

От забот и непрестанных дум о сыновьях старая Лоевица высохла, лицо ее покрылось морщинами, глаза запали. С тех пор как началась эта проклятая война, сердце ее словно тисками сдавило. Да и по дому забот не уменьшилось. Внукам нужны были хлебушек, и горяченькое, да и сладенького им хотелось. Жиров не было, хлеба не хватало, царвули[12] продырявились, одежка не обновлялась…