Избранное. Том второй

— Нет, — Русин смутился. — Я только хотел рассказать тебе, о чем я тогда подумал. Боже мой, сказал я себе, ну почему она такая маленькая и мне нельзя на ней жениться? И так мне стало грустно, что ты девочка, а я взрослый…

— А что вышло? — девушка лукаво глядела на него.

— А то, что нам с тобой помогла война! — засмеялся Русин.

— Хоть бы нам всегда везло! — вздохнула Тинка, покачав головой, и в глазах ее мелькнула тень какой-то затаенной тревоги, непреодолимого, гнетущего страха.

На следующий вечер они опять сидели обнявшись в Тинкиной комнатке и прислушивались к веселому потрескиванью огня в дырявой железной печурке. Русин стал рассказывать о фронте, сначала объяснил, как отапливают солдаты свои землянки, потом перешел на товарищей и командиров и наконец, увлекшись, заговорил о тяжелых боях, о бесплодных атаках, об убитых…

Вдруг Тинка вскочила, глаза ее расширились, и в порыве безумного страха она зажала Русину рот маленькой твердой ладонью.

— Не хочу об этом, не хочу! — воскликнула она.

Он сжал ее в могучих объятьях, поцеловал и виновато сказал:

— Не буду больше, не буду… Но все это не так страшно… Это только так кажется… издалека…

После сговора Тинка стала чаще забегать к Гашковым и помогать старухе. Гашковица смотрела, как сноровисто и неутомимо работают ее маленькие, ловкие, загорелые руки, наводя в доме чистоту и порядок, и только молила бога, чтоб он сохранил ей сына и чтоб эта девушка вошла в ее дом невесткой.

— Ну как, мама, по душе тебе моя суженая? — спросил ее раз Русин.

— И не спрашивай, сынок, — отвечала мать, сияя от умиления и радости. — Я ведь ее с тех пор знаю, когда она еще совсем малышкой была. И раньше я ее как собственное свое дитя любила. А сейчас, даст бог, глядишь, и вправду мне дочкой станет… Только бы эта проклятая война поскорее кончилась…

— Кончится война, мама, кончится и забудется, — утешал ее сын. — Всему приходит конец.

— Оно так, сынок, — мать с трудом проглотила застрявший в горле комок. — Только бы господь сохранил вас, дал вернуться домой живыми-здоровыми…

Русин почти не бывал дома, разве только когда Тинка забегала помочь старой Гашковице. В остальные дни он допоздна засиживался у Лоевых; то ворковал с невестой в ее закутке, то оставался ужинать, а потом рассказывал многочисленным лоевским домочадцам о фронтовых буднях.

Добри Гашкову тоже хотелось поговорить с сыном, но все как-то не оставалось времени. Однажды Гашков не выдержал и, остановив Русина, сам завел речь о фронте, стараясь незаметно выведать, насколько верно то, что говорил Илия Лоев. Русин рассказывал об офицерах, о боях, о голоде и муках солдат. После ноября, после революции в России, «тесные» социалисты в армии действительно зашевелились. Читают «Работнически вестник» — это их газета, пояснил Русин, толкуют события, и очень верно толкуют, поэтому солдаты им верят. К тому же они и сражаются храбро, и товарищи хорошие, каждому готовы помочь.

Старый Гашков молча слушал сына, время от времени поглядывая на него, словно хотел удостовериться, что это именно он, а не кто другой. Что-то теснило грудь, не по себе было старику, больно и тошно.

— Значит, и на фронте водятся «тесняки»? — наконец проговорил он.

— На фронте солдаты идут за теми, кто хочет мира, — как-то неопределенно ответил Русин.

Это заключение не понравилось отцу. Он хотел было сказать, что только бездельники идут за «тесняками», но сдержался и промолчал.

— А знают ли солдаты, что «тесняки» вроде русских большевиков и хотят отнять у них все их добро, — не утерпев, все-таки спросил он.

— Какое еще добро! — невесело усмехнулся Русин. — Каждый за свою шкуру дрожит… Зачем тебе добро, коли того и гляди в ящик сыграешь…

Старый Гашков недовольно засопел, но возражать не стал. «Вот до чего довели страну разбойники-либералы. Извели народ, предали… Виданное ли дело, чтоб людям наплевать стало и на добро свое, и на порядок, и на закон?»

— Боюсь, заварится и у нас каша, не хуже, чем у русских! — в отчаянье мотнул головой Гашков и испытующе поглядел на сына. Но Русин ничего не ответил.

«Осточертело все парням, в любую небылицу готовы поверить», — решил про себя старый Гашков, и это его словно бы немного успокоило. «Кончится война, вернутся по домам, остынут и все опять пойдет как было».

Отпуск Русина кончился, и обе семьи проводили молодого солдата обратно на фронт. Проводили, полные надежд на его возвращение, на скорую свадьбу, но и сомнения, и гнетущий страх тоже их одолевали. Всю дорогу от села до станции Тинка притворялась веселой, шутила, вслух мечтала о том, как они устроятся после свадьбы, как хорошо будут жить. Но холод сжимал ее сердце, душа плакала от горя. Зловещая мысль копошилась где-то в глубинах мозга, не давала покоя: а что, если эта проклятая война погубит ее молодые годы и придется ей вековать свой век ни девкой с девками, ни молодкой с молодицами?