Избранное. Тройственный образ совершенства

И вот главное сделано. На всем пространстве рассеяния еврей живет временно, как путник на ночлеге, где прочнее, как в Средней и Восточной Европе, где просто в шатрах, как в Румынии и Америке, но всюду без собственного домоводства. Все главные корневища перерезаны; народный дух оставил ему только право сохранять или сызнова пускает в почву нитевидные корни, без которых уже невозможно питание и, следовательно, самая жизнь. И хотя в этом отношении, казалось бы, уже нечего опасаться рецидива, однако народный дух и теперь еще время от времени отрывает слишком приросшие к земле и слишком спаянные части еврейства и швыряет их, как бы в досаде, за море или через границы государств, иногда с такой силой, что глыба разбивается вдребезги. Так он оторвал – все помощью обычного средства, воздействием еврейской исключительности на внешний мир, – и бросил за океан, в Америку, больше двух миллионов русских евреев в последние тридцать пять лет; так в этой войне он оторвал и разметал по России миллион евреев, засидевшихся в Польше и Литве; и беспрестанно встряхивает еврейство русскими, румынскими, марокканскими и всякими другими погромами, чтобы не забывалось. Но в общем все-таки цель достигнута: еврейство не имеет земного града.

Но у него остается небесный град, где он тем увереннее чувствует себя дома, – точнее, земной образ небесного града. Ему осталась религия и с нею рожденное, ее надолго переживающее чувство национального единства: могучий стержень, исполняющий двойное назначение, потому что он внутренно объединяет еврейство в один ствол и вместе образует единый крепкий корень, которым еврейство коренится в земле. Всякая внутренняя связь между людьми есть и внешнее совокупное их прикрепление. От всех земных устоев народный дух оторвал еврейство, не оторвал еще только от последнего и самого прочного, который уже на границе земли и неба. Этот остался дольше всех, потому что, только опираясь на него, еврейство могло психологически вынести боль все меньших отрывов. Если бы не религия, не Тора и сознание общности своей, народ не прошел бы сомкнутым строем чрез такие муки. Те требования, которые национальная воля предъявляла к отдельной личности, были столь беспощадны, почти выше человеческих сил, что без великой надежды, общей для всех, еврей на каждом шагу впадал бы в отчаяние и соблазнялся бы отпасть от братьев и от странного мучительного общего дела. Нужен был ослепительный общий идеал, который давал бы силу на совместное подвижничество; еврейство могло победить в себе персть{195} только при незакатном и неподвижном солнце, как некогда воинство Иисуса Навина{196}. Вот последняя неподвижность: для верующего еврея – незаменимая Тора{197} и неразложимое еврейство, для неверующего – по крайней мере последнее.

Сказать ли мое предвидение? Но факты сами гласят, как открытая книга. Я вижу, что таинственная воля еврейства направлена к тому, чтобы разрушить и этот последний оплот. Он был лишь наиболее долговременным из временных орудий народного духа; теперь его черед. Что пользы освободиться от сладких привычек бытия, когда остается одна сладчайшая тех? Дух должен быть абсолютно свободен, потому что он есть движение, только движение, а свобода и движение – одно. Духовная стихия в человеке сама пожелала обуздать свой разрушительный поток, и потому сама воздвигла на своем пути неподвижные запруды, неволя себя к плавному течению; но она же и разрушает свои сооружения. Тора, национальное чувство евреев – последние, мощные плотины. Пока они стоят, еще нет свободы движению духа. Да не будет у тебя никаких незаменимых сокровищ, никакой прочной обители. Ты прилеплен к Торе? – оторвись; ты чувствуешь себя навеки оседлым в еврействе? – выйди из него; твой дух должен стать столь же бездомным, как твое тело. Ты был некогда во плоти гражданином Ханаанского царства, теперь ты гражданин вселенной; ты был в духе подданным Торы и гражданином еврейства, – будь ничьим подданным, гражданином духовной человечности. Я не оставлю тебе ничего, кроме хлеба насущного и семейной любви, чтоб ты мог жить. – Тоскует и плачет в еврее бренный состав человека: «Мне ли смертному, мне ль, изнуренному освобождением плоти, поднять такое бремя?» И крепко держится польский, литовский, галицийский еврей за Тору и Талмуд, строго блюдет ритуал и субботу, посылает сыновей в ешибот{198}, а тех, в ком погасла вера отцов, сионисты силятся остановить внешними средствами: территориальным объединением его на старой родине, возрождением былого языка, прививкой сознательного национализма.