Избранное. Тройственный образ совершенства

Отсюда ясно, что мы должны прямо истолковывать тексты. Никогда не следует заменять их равнозначными, как мы это часто делаем бессознательно. Мы переводим обсуждаемые нами документы на свой язык; и этот перевод, ослабляющий или искажающий подлинник, бесследно выживает его из нашего духа. «X. пишет а; и а – то же самое, что б. И так, если X. думал б, то…» и т. д.: и мы больше не обращаем внимания на д, между тем как оно – единственный подлинный текст; мы работаем уже только над б, то есть над апокрифическим текстом, который мы подставили вследствие чрезмерной и удобной веры в непогрешимость наших суждений о сходствах и тожествах.

Третий случай — когда мы незаконно преувеличиваем удельный вес наблюденных нами фактов. Подметив аналогию, мы превращаем ее в зависимость: «X. похож на Y» превращается в «X. копирует (или подражает) Y». Подметив зависимость, мы провозглашаем ее прямой или непосредственной: «X. вдохновляется Y’ом»; при этом мы забываем, что существовал или мог существовать некий Y1, который вдохновлялся Y’ом и послужил единственным источником вдохновения для X. Подметив ясную, ограниченную, частичную связь, мы выводим из нее широкое или общее следствие. «Хронология этой фразы определяется такими-то намеками; следовательно, вся глава (или все произведение) датируется так-то». В принципе одно датированное место датирует только самое себя; не очевидно по существу, что оно датирует более обширный отрывок.

Дурно, когда изучаемый факт или разряд фактов временно затмевает для нас все другие; например, когда, изучая английские и немецкие истоки романтизма, мы забываем о французской традиции, или когда, изучая влияние Ламенне на Гюго или Ламартина, мы игнорируем в своем мышлении все каналы, по которым в то же самое время могли притечь к ним те же идеи и настроения. Нелегкое дело – всегда держать пред своими духовными очами карту многообразных умственных и художественных течений с точным обозначением позиций главных писателей и часто темных и окольных путей, которыми они соединены. Между тем ее никогда не следует терять из виду, какую бы область, какую бы тропинку мы ни изучали. Наши специалисты по части установления влияний или розыска источников слишком легковерно убеждены, что только один путь ведет в Рим.

Мы почти всегда расширяем смысл фактов и текстов: наоборот, будем тщательно суживать его. Не надо стараться увеличивать его объем в ущерб точности. Правда, критика достигает самых блестящих своих эффектов именно в этом искусстве извлекать из доказательств больше, нежели они явно в себе заключают; откажемся же от блестящих эффектов и ограничимся только тем, чтобы извлекать из фактов осязательную, неоспоримую достоверность, которую Паскаль, говоря о геометрической истине, называет «грубой».

Факты взаимно ограничивают друг друга: будем всегда выискивать те факты, которые ослабляют значение фактов, поразивших нас, и будем тщательно учитывать «отрицательные факты». Будем рассчитывать на большую утечку: мы никогда не знаем всех обстоятельств явления, всех мыслей автора, и как бы очевидно ни было наше истолкование, возможность ошибки почти всегда существует. Поэтому будем накоплять как можно больше наблюдений, чтобы ошибки в деталях взаимно погашали друг друга. Наметим наш путь как можно явственнее и сократим до минимума интервалы, которые ум должен пробегать между положительными данными.

Четвертый случай — когда мы неправильно применяем частные методы, требуя от одного тех выводов, которые может дать только другой. Грубой формой такой ошибки является утверждение о фактах, основанное на априорной дедукции или на субъективном впечатлении. Но в ту же ошибку мы впадаем, когда, например, пользуемся биографией для определения интеллектуальной или моральной ценности произведения. То же самое относится и к суждениям об авторе: даже его замыслы в данный момент творчества отнюдь не обязательно обусловлены внешними событиями его прошлого. Ни отдача пятерых детей в воспитательный дом, ни случай с лентой Марион не осведомят нас о нравственных стремлениях Ж.-Ж. Руссо в 1760 году, тем менее – о моральной силе и, так сказать, доброкачественности Эмиля. Данные для решения этой проблемы надо искать уже не в биографии автора, а в реакции общества, потому что в этой реакции жизнь и характер Руссо играли роль не сами по себе, в своем действительном виде, а исключительно в форме представлений, верных или неверных, которые читатель составлял себе о них и которые могли более или менее примешиваться к впечатлениям, полученным от его книги.