Избранное в 2 томах. Том 1

Быдловские пруды блеснули горячей синей чешуей уже далеко за полдень. Катря и Зилов пропылились, раскраснелись от солнца и взмокли, но были возбуждены и непримиримы. И они знали теперь друг о друге абсолютно все — куда больше, чем за все предыдущие годы знакомства. За три часа они наговорились и наспорились вволю. Теперь Зилову было известно, что Катря терпеть не может Каутского, что на естественный факультет она поступит в этом же году, что бы там ни было, что лучший поэт все-таки Пушкин, что «Капитала» Катря прочла только первый том, да и то далеко не до конца, что в лунные ночи почему-то так грустно, но прекрасно, и хочется совершить что-нибудь великое, а самый лучший цветок резеда — скромная и нежно пахнет. Что Наполеон вовсе не гений, а просто нахал и сатрап, что высшее счастье женщины — быть матерью, что Шевченко Катря знает чуть ли не всего: ей его еще с детства читал на память отец, а отцу — дед. Что Шурка Можальская непременно будет завтра у Вахлаковых, и Катре точно известно, кто в нее влюблен, что Козубенко, несомненно, член партии, но никому, даже друзьям, этого не говорит, и это просто ерунда так секретничать между своими и — еще много чего. А Катре стало известно, что Зилов, как это ни странно, Каутского вообще не читал, что о высшем образовании сейчас можно только мечтать, да и то наедине, ночью, когда ложишься спать, что поэзия вообще ерунда, что «Капитал» легче начинать сразу со второй части, что великое хочется совершать постоянно, а совсем не только в лунные ночи, что цветы нужны только пчелам, что Наполеон был солдат и политик и у него есть чему поучиться, что сводить роль женщины в обществе исключительно к роли матери — это преступление и домострой, что к Вахлаковым завтра идти Зилову некогда, а на то, в кого влюблена Шурка Можальская, ему наплевать, что, если Козубенко и член партии, но скрывает это, то это его дело, и он, безусловно, прав, и странно, что Катря, сама член полулегального сорабмола, так легкомысленно относится к делу подпольной конспирации, и хватит с нее того, что она знает Александра Ивановича — и много еще чего… Они окончательно охрипли и не могли уже друг друга перекричать.

В Быдловку они вошли не с большака — к «погорелой хате» Гната Коротко, где Катря через Галю Кривунову связывалась со Степаном Юринчуком, а над прудами, Слободой. В этом конце, за слободской школой, уже на выгоне, стояла хата Петра Потапчука. Они свернули прямо к ней. И не потому, что хотелось повидать школьного товарища, а просто решено было со Степаном Юринчуком непосредственно не встречаться. Так требовал Александр Иванович Шумейко. Потапчук же учился в городе и не вызовет никаких подозрений, если к нему заглянут городские товарищи.

Потапчук встретил их на пороге своей покосившейся хатенки. Руки у него были заняты, он клепал косу. Завтра, послезавтра начинались жнива, и свой морг панского поля он таки выкосит! Приятелей он приветствовал сногсшибательным па какого-то неизвестного, но экспрессивного дикого танца. Он был в одних белых полотняных крестьянских штанах. Торс его золотился от загара, коричневого с синеватым отливом, мускулы под матовой кожей перекатывались и выпирали, бегали и вздрагивали, как живые существа.

— Ура! — крикнул он. — Ну, рассказывайте, что там со стачкой? Я живу, отрезанный от всего мира, новости только через дядьков и молочниц. Мама! Вынесите-ка кувшин кислого молока, пусть с дороги напьются! Сейчас я вам солью, умоетесь у колодца. Мыла, правда, у меня нет, надо песком. Ты, Ванька, скидай к черту рубашку. А вас, Катруся, мне очень жаль, но не решаюсь предложить вам сделать то же. Впрочем, может быть, плюнем на предрассудки, принимая во внимание климат и вообще природу? Тогда…

Катря покраснела, и все трое смущенно, но весело захохотали.

Однако вожделенного кислого молока Катре и Зилову отведать не пришлось.

Как раз в этот момент во двор влетел задыхающийся Гараська, меньшой брат Потапчука, размахивая руками и еле выдавливая из горла хриплые звуки:

— Немцы… гетманцы… каратели… на лошадях… окружили село… по хатам… оружия ищут… и насчет помещичьего барахла… уже скачут… на Слободу…

Потапчук бросил косу и вскочил на ноги.

— Врешь?… Я тогда, пожалуй, в лес!.. Инвентарь я со Степаном и Коротко отбирал!.. Мама!.. Киньте свитку! Да в окно! Скорее! Скажете, с утра еще на станцию подался! Да ну вас, может и не придут, рано еще плакать!.. Послушайте, а как же вы? Ой, не надо и вам тут оставаться! Бежим в лес! Нет, лучше идите вдоль пруда к мельнице, как будто уходите из села…

Он накинул на плечи свитку и без шапки прыгнул через перелаз. До перелеска был добрый километр и по открытому выгону.

— Бегите же скорей к мельнице!