Избранное. В 2 томах [Том 1]

Он уже собирался незаметно выскользнуть, как вдруг она приоткрыла глаза, а вместе с ними и губы и, вся еще во власти сна и грез, потянулась к нему.

Только поцелуй окончательно разбудил ее. Отпрянув, она в каком-то ошеломлении смотрела на того, о ком только что грезила. Ее веки и прозрачные уши запылали — нежное белое лицо ее не знало румянца.

Но и Стив, столь же неопытный в любви, как она, не мог вымолвить ни слова. Так они и застыли, не отваживаясь шагнуть ни вперед, ни назад, подобно альпинисту, застрявшему на головокружительной крутизне.

Хорошо еще, что на покосившейся тачке вдруг сдвинулась труба и с грохотом упала наземь. Стив бросился за дверь, радуясь этому, как спасенью.

Иоганна быстро накинула платье, но поцелуй, первый в жизни, продолжал оказывать свое действие. Пальцы не слушались, и, так и не застегнув пряжки, она вынуждена была присесть на кровать. Что-то пробегало в бессильно опущенных руках — вверх и вниз, а веки сами собой смыкались и не хотели раскрыться, пока их снова не открывал испуг, застывший в глазах и огромным вопросом обращенный в неизвестность.

Печку решили поставить в углу. Друг за другом вносили они трубы и кирпич, а тяжелое ведро с глиной втащили вдвоем, не переставая рассуждать, какой будет печка, да так деловито, как будто оба и думать забыли о поцелуе.

Иоганна помчалась на реку принести ведро воды и вдруг остановилась. Страх уже не сжимал ей грудь. Все стало мягким и текучим. Подумать только, он пришел сложить для нее печку. Вот что он для нее делает! Меньше всего интересовала Иоганну самая печка.

Стив все предусмотрел: захватил с собой молоток, зубило, гребок, наугольник, ватерпас, шкворень для железной дверцы и две свечки. Свечи он зажег. Потом смочил каменный пол и обмазал густым слоем глины, а в глину вставил кирпичи, покрыв ими пространство примерно в 60 квадратных сантиметров.

— Это основание, на него станет печка, тут все надо выравнять с точностью до одного миллиметра. — И он снова и снова вымерял все ватерпасом и то и дело постукивал молотком.

Потом принялся счищать с кирпича вековую штукатурку и аккуратно, по наугольнику, выводить стенки. В передней стене он оставил место для топки, а на самый верх положил плиту со снимающимися конфорками, на которой можно было изжарить гуся — надо было только иметь его.

Иоганна, сидя на корточках, смотрела, как Америка в солдатской форме сооружает печку для Европы.

Лишь часам к девяти был готов кирпичный куб, украшенный, сверху и снизу карнизом, — точь-в-точь модель старинных каменных домов, какие и сейчас еще можно увидеть в Нью-Йорке. Не было только окон, а место входной двери занимала топка с железной дверцей. Труба, выведенная, с помощью колена в вентиляционное отверстие, торчала на метр над крышей. Стив с особым удовлетворением нахлобучил на нее остроконечный жестяной колпак, чтобы не попадал дождь.

Сидя на каменном полу, оба любовались печкой.

— Замечательно… — сказала Иоганна и мысленно добавила: — «…что он построил ее для меня».

Стив радостно улыбался ей, сверкая белыми зубами, и, глядя на его добрую, бесхитростную улыбку, ей хотелось сказать: «Милый вы человек!»

Они вышли из сарайчика. Быстро прибывавшая луна не успела еще принять форму шара. Она повисла над полем развалин, где некогда стоял Вюрцбург, и тридцать его колоколен, насчитывавших тысячу лет, поднимались к небу, бросая вызов времени. В сиянии луны оно казалось полем брани, усеянным пожелтевшими костями. Оба смотрели в каком-то оцепенении.

— Как вы, должно быть, ненавидите нас… за то, что мы разрушили ваши города… — сказал он тоном человека, подавленного сознанием своей вины.

Иоганна ответила после долгого молчания:

— Если подумать как следует, то ненависти не чувствуешь. — Она склонила голову и после долгих секунд добавила, словно отвечая себе самой: — Но не всегда думаешь.

— И тогда вы нас ненавидите…

— Только не я… — И она принялась объяснять, почему разрушенные города и поражение следует все же предпочесть господству нацистов. Казалось, она видит перед собой то, о чем рассказывает, и снова мучится пережитым.

— …И вот в одно воскресное утро эсэсовцы забрали Фрейденгеймов. У них была торговля пушниной на Герберсгассе, так, небольшой магазинчик, и товар-то все пустяковый, почти одни только заячьи шкурки. Славные люди, никому они зла не делали. Сначала их водили по городу, то туда, то сюда, а потом убили на рыночной площади… Но дочь не убили… Руфь была моей подругой. Мы ещё детьми играли вместе. И вот Руфь угнали в Польшу и поместили в такой дом… Ну, вы догадываетесь… Ей было семнадцать, как и мне. И теперь она вернулась…

— Вернулась? — переспросил он, обращаясь куда-то в пространство, словно он чего угодно ждал, но только не этого.