Избранное. В 2 томах [Том 1]

Иоганна меньше чем кто-либо была искушена в мировой политике. Она судила о событиях — таких, как война, развязанная Германией, как опустошение Европы и непостижимое по своей бесчеловечности убийство миллионов ни в чем не повинных людей, исходя только из пережитого ею самой. В то воскресное утро ее раненое сердце отвернулось от торжествующего отца и всего, что за ним стояло, всего, что происходило в Германии. Не может быть ничего хорошего, рассуждала Иоганна, в том, что началось с убийства Фрейденгеймов. Оцепенев от ужаса, стояла она в тот день на рыночной площади и, только когда окровавленные тела за ноги поволокли прочь, нашла в себе силы закричать.

Когда Иоганна подняла голову, Стив прочел в ее глазах сознание вины; казалось, они спрашивали, сможет ли он, Стив, полюбить девушку, которая кровно связана с теми, кто причинил Европе столь неслыханные страдания. Это был тяжелый, темный взгляд.

Стив также ощущал этот вторгшийся между ними кровавый призрак. Он отвернулся и после долгого молчания, глядя вдаль, на пепельно-белые развалины, сказал, явно имея в виду и самого себя:

— У нас многие считают, что разрушением слишком увлеклись… Это очень плохо, правда?

Иоганна стояла молча, не шевелясь. Ее и его вина не искупали друг друга. Конфликт совести, разделявший два безвинных существа, мог быть преодолен лишь силою чувства, соединявшего эти два сердца.

Он проводил ее до простыни, завешивавшей вход. Пожелал доброй ночи и ушел. Иоганна не двигалась. Она была бы рада заплакать, но не могла. И она еще долго стояла, прислонясь к дверной раме, чувствуя себя безвинно виноватой соучастницей чудовищных злодеяний, жертвой которых стал весь мир.

Стив узкой стежкой пробирался сквозь заросли ивняка, где Уж и Давид прятались в кустах.

— Вон идет мой знакомый, Стив, — сказал Уж. — Мы с ним друзья-приятели. Я мог бы подойти к нему и сказать: «Hello, Steve, how are yuo».[20] Жалко, времени нет.

Им надо было еще забежать за сковородкой к врачу по женским болезням, тому самому, что осматривал Руфь, а потом повидать кладовщика, чтобы посоветоваться насчет одного недоброхотного даятеля, которому они собирались нанести визит в десятом часу вечера.

После недавнего большого набега щедрые дары все обильнее изливались на беднейших из бедных, список которых с каждым днем пополнялся. Но и перечень недоброхотных даятелей тоже пополнялся с каждым днем. Кладовщик требовал, чтобы снабжение «шло бесперебойно». На него напало нечто вроде профессиональной скупости, и он с крайней неохотой отпускал что-нибудь со склада, если ничего не поступало взамен. По городу уже поползли слухи. Многие недоброхотные даятели обращались в полицию, прилагая расписки учеников Иисуса. Вскоре после набега на цвишенцалевский склад Уж узнал через своих приятелей, американских солдат, что офицер разведки оккупационной армии, капитан Либэн, заинтересовался бескорыстными грабителями. Все это еще больше пришпоривало мальчиков, и они жили в атмосфере постоянного возбуждения.

Небольшая дачка доктора Гросса — всего лишь одна комната с кухонькой, куда он переехал на постоянное жительство, с тех пор как его городской дом был разбомблен, — стояла в старом фруктовом саду за выгоном. Фрау Бах приходила сюда два раза в неделю наводить чистоту и порядок. Уж нередко помогал матери и знал здесь все вещи наперечет.

— Поручение не из приятных, во всяком случае не из слишком приятных, — говорил Уж, готовясь перелезть через забор. — Такого человека, как доктор Гросс, поискать надо. Но, в конце концов, может же он обойтись одной сковородкой, когда у других и того нет.

В доме было темно, окно в кухне стояло настежь. Мальчики не видели доктора Гросса, сидевшего на скамье под развесистыми ветвями красного бука. Ночь была светлая, и Гросс тотчас же узнал Ужа. Доктор был наслышан о деятельности учеников Иисуса, однако, как и многие другие, не подозревал, что за этой оригинальной шайкой воров могут скрываться дети. Видно, сынишка фрау Бах попал в плохую компанию. Посмотрим, что будет. Моими медицинскими книгами он вряд ли соблазнится.

Он увидел, как Уж забрался в открытое окно, в ту же минуту выпрыгнул оттуда со сковородкой под мышкой и перемахнул через забор.

На кухонном столе лежала расписка. Доктор Гросс прочел с улыбкой: «Дана в том, что у вас взята алюминиевая сковородка. — Ученики Иисуса».

Высокий узкогрудый домик с фронтоном, принадлежавший отцу кладовщика, стоял на разрушенной улице, словно единственный зуб, уцелевший во рту. Кладовщик сидел в отцовской бакалейной лавке и высматривал в окно Ужа и Давида. Лавка эта во многих поколениях переходила от отца к сыну. Задняя стена ее сплошь состояла из ящичков под красное дерево с фарфоровыми табличками, на которых значилось, что здесь когда-то хранилось. Теперь ящички пустовали. Знакомый запах — смесь гвоздики, мыла, монпансье и керосина, — сотни лет щекотавший ноздри не только клиентов, но и прохожих, давно утратил свою притягательную силу.

Среди трех мужчин, беседовавших с отцом кладовщика через прилавок, двое принадлежали к числу недоброхотных даятелей.