Она взволнованно ходила взад и вперёд по комнате. Чего только не натаскала Ханна в свой уголок: крохотную кушетку, на которой еще ребенком сиживала ее мать, циновку на пол, перед кроватью расстелила какую-то беленькую шкурку вместо ночного коврика. Нижняя часть дряхлого кресла-качалки, которую починил отец, была окантована железом. Она села в нее и оглядела свое царство.
Две стеариновые свечи, по восемь пфеннигов штука, горели перед зеркалом, а на стене возле него свешивалась с гвоздя нитка зеленых бус.
Сегодня ей почему-то совсем не хотелось спать. Она покачивалась в кресле и блаженно зевала. Но обмануть себя Ханне не удалось. Томаса не было. И не было здесь никого, кому она могла бы поведать то, что творилось с ней. А волнение все не проходило.
Она сняла туфли и чулки и, откинувшись на спинку качалки, долго изучала вытянутые вперед, плотно прижатые одна к другой ноги, даже немного приподняла платье, чтобы лучше сверху увидеть их живую линию.
Безупречно суживающиеся книзу бедра и голени ей понравились. Не изуродованные тесной обувью ножки были узки, тонкие, слегка согнутые пальчики плотно сомкнуты.
Ноги сами опустились на пол. Она натянула платье на колени и с минуту тихо лежала в кресле с открытыми глазами.
Природе пришлось отмерять долями миллиметра, чтобы все разместить в этом небольшом овале: точеный лоб и носик, глаза, рот и подбородок. Все тут зависело от пропорций. Ушки так же плотно прилегали к головке, как и гладко зачесанные назад волосы.
В запасе оставалось два миллиметра. Они достались губкам и глазам. И в довершение всего великий скульптор со смелостью истинного мастера наделил свое готовое творение двумя еле приметными ямочками на щеках.
Непонятное волнение согнало Ханну с качалки и поставило перед зеркалом между двумя свечами. Она переступила через упавшее на пол платье. Короткую рубашку перехватывала у талии тесемка.
За раму зеркала была воткнута фотография Томаса. И Ханна сделала то, чего не решилась сделать на острове: она выскользнула из бретелек. Розовые соски были намного светлее, чем маленькие смуглые груди, и глядели в разные стороны.
Она снова натянула рубашку на грудь. Потом дрожащими пальцами еще раз медленно, очень медленно, спустила ее до пояса. Вот что ей хотелось показать возлюбленному.
Она разглядывала себя в зеркале. Долго стояла не шевелясь. Рубашка соскользнула на пол. Она переступила через нее и снова застыла в неподвижности. Она так же придирчиво рассматривала себя, как умная невеста перед брачной ночью, повернулась, озираясь на свое отражение в зеркале, и кончиками указательных пальцев ткнула себя в ямочки пониже спины, они были чуть побольше и поглубже тех, что на щеках.
Шестнадцать лет и девять месяцев потребовалось природе, чтобы все завершить — от черных, словно лакированных волос до ноготка мизинца на маленькой ножке. Редко удается ей человек. А вот леопард и жук удаются всегда.
Волнение не улеглось. Она крепко прижала к себе карточку Томаса, между подмышкой и бедром. Но это не помогло. Глаза сами собой снова открылись. Она надела зеленые бусы. Но и это не помогло.
Рука повторила путь, пройденный золотым жуком, погладила маленький круглый живот и замерла.
Ханна ничего не знала.
Первый раз в жизни легла она в постель без ночной рубашки. Однако свежая прохлада простынь не помогла ей.
Она откинула одеяло, полежала, стала на колени и, аккуратно расправив, повесила его у себя в ногах.
Ханна ложилась на спину, ложилась на живот, честно старалась не шевелиться, честно жмурила глаза, но глаза все открывались. Она поворачивалась лицом к стене, поджимала колени, подкладывала руку под голову. Ничто не помогало.
Природа помогла себе сама, когда ее невинное дитя наконец одолел сон. Это пробудило Ханну. Но на сей раз возле нее не было матери, которая и тут могла бы с нежностью сказать: «Ну, маленькая женщина…»
Нижний край занавески заколыхался, ночь принялась что-то бормотать, зашумели деревья, и по крыше забарабанили первые капли дождя.
На следующий день Ханна после обеда сидела у себя в комнате у окна и упражнялась в стенографии. Она училась на коммерческих курсах и хотела стать стенографисткой. В Вюрцбурге в то время было больше безработных стенографисток, чем пишущих машинок.
Время от времени она рассматривала свою руку, на которой все еще красовалось детское серебряное колечко с цветным стеклышком. Пальцы как были, так и остались тонкими. Ханна подняла руку и посмотрела сквозь нее на свет. Она умела отгибать назад кончики пальцев. Тонкая кожица между ними отсвечивала красным.
Ханна была одна дома, и когда отрывала глаза от тетради, то видела в саду напротив спину в белой рубашке и поднятую кирку. Это был Томас. С утра он по заказу крупной провинциальной газеты написал статью об индустриализации английских колоний, потом занялся своим паровым отоплением и, когда приглядывался, видел высоко-высоко в оконце под крышей знакомый локоть и обнаженное плечо.