Избранное в двух томах. Том 2

Я наблюдаю своих молодых коллег — летчиков-испытателей, вспоминаю, какими они были, когда учились в школе летчиков-испытателей, и вижу: конечно

же они изменились. Во многом изменились! К ним пришла уверенность —

сначала профессиональная, а затем и житейская. Пришел опыт. Пришли навыки

преодоления множества проблем, которые исправно подбрасывала им — в

воздухе и на земле — жизнь. Пришло более глубокое понимание людей — и в

добром содружестве, и в ситуациях конфликтных. Словом, пришла

профессиональная и человеческая зрелость, которая конечно же отложила свой

отпечаток на облике каждого из них.

А слава? Участвовала она в формировании их личностей? В какой-то мере —

да, участвовала, так как большинство моих молодых коллег удостоились за

проведенные испытания и всякого рода наград, и почетных званий, а главное, едва ли не самого ценного в нашем деле вида славы — прочной

профессиональной репутации хорошего, надежного, пригодного на любое

задание летчика-испытателя. Но, конечно, ничего похожего на славу первого

космонавта Земли им и не снилось. А вот, смотрите-ка, изменились!

Повзрослели.

Так почему же изменения в личности Гагарина мы должны рассматривать

только с позиций его противоборства со славой?

Неудивительно поэтому, что на вторую часть заданного мне вопроса —

изменился ли за последние семь лет своей жизни Гагарин? — я ответил

положительно: да, изменился. Стал увереннее, приобрел навыки руководящей

деятельности, научился довольно тонко разбираться в управляющих людьми

стимулах и: вообще в человеческой психологии (о чем можно судить по

некоторым его точным и проницательным на сей счет замечаниям). Словом, быстро рос.

Во многих отношениях этому росту способствовали и свойства, которые

были явно присущи его характеру до полета в космос. Он был умен от природы, иначе, конечно, никакой опыт не научил бы его хорошо разбираться в душах

людей. Обладал врожденным чувст-

125

вом такта, чувством собственного достоинства и в не меньшей степени чувством

юмора. Все, что вызывает улыбку — как в высказываниях людей, так и в

возникающих ситуациях, — ощущал отлично.

Как-то раз на космодроме, незадолго до полета первого «Востока», Сергей

Павлович Королев, не помню уж, по какому поводу, вдруг принялся —

подозреваю, что не впервые, — подробно и развернуто разъяснять Гагарину, насколько предусмотрены меры безопасности для любых случаев, какие только

можно себе представить в космическом полете. Гагарин в течение всего этого

достаточно продолжительного монолога так активно поддакивал и так

старательно добавлял аргументы, подтверждающие правоту оратора, что тот, оценив комическую сторону ситуации, вдруг на полуслове прервал свою лекцию

и совсем другим, разговорным тоном сказал:

— Я хотел его подбодрить, а выходит — он меня подбадривает.

На что Гагарин широко улыбнулся и философски заметил:

— Наверное, мы оба подбадриваем друг друга. Все кругом посмеялись, и, я

думаю, этот смех был не менее полезен для дела, чем разбор еще доброго десятка

возможных аварийных положений и предусмотренных для каждого из них

средств обеспечения безопасности космонавта.

А известный авиационный врач и психолог Федор Дмитриевич Горбов, много сделавший для подготовки первых наших космонавтов, в таком

ответственном документе, как предстартовая медицинская характеристика, счел

нужным специально отметить: «Старший лейтенант Гагарин сохраняет присущее

ему чувство юмора. Охотно шутит, а также воспринимает шутки окружающих.. »

Я так подчеркиваю гагаринское чувство юмора не только из симпатии к этому

человеческому свойству, без которого многие жизненные горести переносились

бы нами гораздо более тяжко, а многие жизненные радости вообще прошли бы

мимо нас. Все это, конечно, так, но, кроме того, по-настоящему развитое чувство

юмора обязательно заставляет человека обращать означенное чувство не только

на то, что его окружает, но и на самого себя. А от самоиронии прямая дорога

126

к самокритичности, к умению трезво посмотреть на себя со стороны.

Вот это-то, по моему глубокому убеждению, Гагарин и умел делать в полной

мере. Я уверен в этом, хотя он ни разу не делился ни со иной, ни с кем-нибудь

другим в моем присутствии соображениями о том, чего ему как личности не

хватает. Но в том, что он отчетливо представлял себе, так сказать, пункты, по

которым его подлинный облик еще отличается от выдержанного по всем статьям

только в превосходных степенях портрета, нарисованного коллективными

усилиями целой армии журналистов и комментаторов, в этом сомневаться не

приходится. Иначе невозможно объяснить то, как много прибавилось в Гагарине