Избранные

— Будто ты видел, куда шахматистов поселяют.

— Мой брат шахматист, он останавливается в отелях.

— А это что, по-твоему?

— Одно название.

— К шахматистам уважения больше, народ интеллигентный, культурные запросы, они головой работают, а не руками.

— Это ты руками машешь, а я головой работаю, — отвечает Дубровский.

— То-то у тебя голова всегда на полу оказывается. Помолчал бы.

Ребята хохочут. Бедный Дубровский, достается ему всюду.

— Прекратите! — говорит капитан команды, тяжеловес, толстяк Фазанов. — Спать охота.

Никому спать неохота, кроме него. Подтрунивают над Дубровским, но не зло. Что значит — все время проигрывать. Невольно думаю о себе. Если я проиграю, надо мной так же будут шутить, второй бой подряд, а там третий… Не хочется думать о плохом конце.

Пролетает мимо меня подушка. В обратную сторону летят две. Встает с кровати обозленный Фазанов.

— Отдохните перед боем! — орет он. — Как детский сад! Взрослые люди! Наш самый молодой ведет себя спокойно (обо мне), и вы ведите себя спокойно!

Куда там! Подушка летит ему прямо в лицо. Он не успел увернуться. Летят и летят подушки.

— Кто бросил? — орет он. — Кто бросил?

Бесполезно орать, все бросают. Кроме меня. Новичок, неудобно. Лежу, наблюдаю за подушечной катавасией. Чем все-таки кончится? Засмотрелся, получил по затылку, довольно твердые подушки.

Фазанов кидается на кого-то, на него кидаются все. Смешная картина. Хохот. На толстяке капитане повисла вся команда.

Постепенно отцепляются. Капитан ворчит. Потные, возбужденные.

— Посмотрю, как завтра вы все проиграете! — орет Фазанов.

Летит последняя подушка… Укладываются в кровати.

— Послушай, — обращается ко мне средневес Шароев, — давай разомнемся, ну их всех, возьмем перчатки и разомнемся для формы.

— Где же мы тут разомнемся?

— Да хватит места, кровать подвинем и разомнемся.

Какого лешего сдалось ему разминаться перед сном, не пойму. Пристал как банный лист, даже перед ребятами неловко, будто я боюсь. И ребята ему:

— Да брось ты, Алеша, дурака валять, какие тут разминки.

— А чего, — отвечает, — разомнемся перед сном, чего плохого. Завтра бой, сегодня разомнемся.

Чудит и чудит.

— Вставай, — твердит, — разомнемся — и никаких.

— Не буду я разминаться, — ему отвечаю, — нет у меня желания.

А он свое.

Ребята меня просить стали: да разомнись ты с ним, чтоб отстал, бога ради, спать не даст.

— Пусть, — говорю, — с капитаном разминается, если на то пошло.

— Тебя просят, а не меня, — ворчит капитан, — нашли время, черти полосатые, завтра я о вас доложу.

— Я не собираюсь разминаться, понимаете вы это или нет? При чем здесь я?

— Брось, Шароев, — говорит капитан, — не нуди.

— А ты мне не указывай, — огрызается Шароев.

— Да разомнись ты с ним, — говорит капитан, — две минутки.

— Хотя бы одну минуточку, — попросил Шароев.

Я нехотя встал, мы надели перчатки, кровать не стали двигать. Он пошел на меня и двинул мне в нос. Мы вошли в ближний бой, я провел отработанную серию с акцентом на правый хук. Я попал ему точно. Он подскочил от удара и стукнулся затылком о кровать. Повалился на пол замертво, думали, он притворяется. Вскочили, подняли его, посадили на койку. Он мотал головой и ничего не соображал.

— Неужели ты его так ударил? — спросил Фазанов.

— Выходит.

— Вот тебе и размялись, — сказал Дубровский. — Как хорошо, что я с ним не разминался.

— Дурачье, — сказал Фазанов, — зачем было разминаться — не понимаю. Не команда, а шаечка. Гунны.

Приходил в себя Алеша Шароев.

— Что было? — спросил он первым делом.

— Была разминка, — сказал Дубровский, радуясь, что может отомстить за шуточки.

— Нет, правда, где я нахожусь?

Мы думали, он шутит. Но он не шутил.

— Кто? Кто? Кто меня ударил?

— Ну, он, он, — показывают на меня ребята и хохочут.

Шароев мотает головой.

— Я с ним не дрался.

— Да ты вспомни, вспомни!

Мотает головой.

— Не помню.

— Надели вы перчатки и вышли вот сюда, вот с ним поразмяться, помнишь? — Хохот.

— Нет, правда, что произошло?

— Ложитесь, — сказал Фазанов, — ничего не произошло, надоело.

— А я хочу знать, что произошло… — продолжал мотать головой и настаивать Шароев.

Мне все-таки кажется, он чуточку притворялся, а впрочем, может быть, и нет. Он никак не ожидал, что я его сразу встречу серией, да еще отлично поставленной. Внезапность и вышибла у него из головы все предшествующее удару. Слишком уж серьезно воспринял я его разминку, да так уж вышло.

Посмеялись. Успокоились. Перешли на рассказы.

— Прихожу на взвешивание, — рассказывает Ахмедов, — делаю прикидку, сто граммов лишнего веса, как быть? От всего освободился, живот пустой, а сто граммов все равно лишние. Плеваться решил. Плююсь, плююсь — пятьдесят граммов осталось, плевать не могу больше, как быть? Один друг говорит: постриги волосы, слушай, — курчавый не будешь, пятьдесят граммов не будет. Спасибо, друг! Стригусь, взвешиваюсь, точка в точку выходит, другу спасибо. На ринг выхожу, главный судья кричит: «Постойте, постойте, боксера, которого сейчас объявляли, я знаю, а на ринге не он». Я — не я. Говорю — я, говорят — не я. А кто я?

— Хватит якать, — говорит Фазанов.

— Досказывай, досказывай! — кричат.