Иногда в ответ на приветствия Павлов приподнимается в машине и с гордостью оглядывается на гостей.
Море голов. Сияют огни люстр.
Павлов на трибуне конгресса:
— Отцом нашей русской физиологии мы должны считать Сеченова, впервые читавшего лекции не по чужой книге и образовавшего первую у нас физиологическую школу.
Комната переводчиков. Отсюда транслируется на многих языках речь Павлова.
— Мы все — добрые товарищи, даже во многих случаях связаны между собой дружескими чувствами. Мы работаем, очевидно, на рациональное окончательное объединение человечества, но разразись война, и многие из нас встанут во враждебные отношения друг к другу. Я могу понимать величие освободительной войны. Однако нельзя вместе с тем отрицать, что война, по существу, есть звериный способ решения жизненных трудностей, способ недостойный человеческого ума с его неизмеримыми ресурсами.
Гром аплодисментов покрывает слова ученого.
Павлов продолжает:
— И я счастлив, что правительство моей могучей Родины, борясь за мир, впервые в истории провозгласило: ни пяди чужой земли!
Продолжительная овация. Немецкие и японские делегаты неохотно встают.
Перед каждым из делегатов — том сочинений Сеченова и медаль, выбитая в его честь.
Комната журналистов. Торопливый и сухой стрекот машинок. Иностранные корреспонденты выстукивают заголовки своих сообщений:
«Политическая речь Павлова».
«Павлов гордится советской властью».
«Павлов призывает к миру».
«Павлов признан старейшиной физиологов мира».
Кремль. Проходит Павлов с группой иностранных делегатов.
Завтрак у товарища Молотова в честь делегатов конгресса. Поднимается Павлов и обращается к коллегам:
— Вы слышали и видели, какое исключительно благоприятное положение занимает в моем отечестве наука… Мы, руководители научных учреждений, находимся прямо в тревоге и беспокойстве по поводу того, будем ли мы в состоянии оправдать все те средства, которые нам предоставляет правительство.
М о л о т о в
П а в л о в
Овация иностранных делегатов. Как горный обвал гремят…
…аплодисменты над постелью Павлова. И утихают в сумерках раннего зимнего вечера. Серафима Васильевна задергивает шторы на окнах.
П а в л о в. Ну, что там?
С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а. Снег, третий день метель.
П а в л о в. Нынче февраль? В феврале снег особенный. Весной уже пахнет. Снежки из него хороши. Принеси-ка.
С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а. Что принести?
П а в л о в
Серафиму Васильевну с глубокой тарелкой снега в руках перехватывают врачи. Один из них Семенов.
1-й в р а ч. Нет, нет, ни под каким видом.
П а в л о в. Давай-ка сюда.
И вот уже двумя руками он мнет и обкатывает липкий февральский снег, делая из него снежок. Довольный, ворчит про себя:
— Я всю жизнь купался, заём делал у природы.
Звонок. Серафима Васильевна выходит.
П а в л о в
Серафима Васильевна возвращается:
— Там делегация от студенчества.
П а в л о в. Скажи-ка ты им, что академик Павлов занят… Он умирает.
Оцепенелая пауза в комнате. Поглядев в укоризненные глаза жены, Павлов добавляет:
— Ну, ну, я пошутил. Позови их.
С е м е н о в. Иван Петрович, мы категорически возражаем.
П а в л о в. А что это вы, батенька, раскомандовались? Я ведь еще жив пока.
Трое взволнованных юношей стоят в дверях.
П а в л о в. Ну, что же вы? Напросились — так входите.
Студенты подходят.
П а в л о в. Садитесь.
Он снова откидывается на подушку. Где, в каких закоулках воспоминаний бродит его мысль?
Тает снежок…
Последняя фраза Павлова звучит с великой силой страсти:
— И если бы у вас было две жизни, то и их бы нехватило вам.