Избранные киносценарии, 1949–1950 гг.

Райнис на ходу бросает Калниньшу:

— Аспазия, конечно, талантлива… и все-таки я не понимаю… откуда такой бешеный успех?

Калниньш открывает дверь в зрительный зал.

— Ты не понимаешь, потому что никогда ее ни видел…

Они пробираются через темный зал. Зрители в партере недовольно на них оглядываются.

В отдалении видна сцена и актеры, играющие Асю, Мирдзу и жреца.

Райнис, Петерис и Калниньш с трудом протискиваются мимо возмущенных зрителей и, наконец, садятся на свои места во втором ряду.

В тот же момент под заключительные аккорды музыки опускается занавес.

Вспыхивает полный свет. Зал дружно аплодирует.

На авансцену выходят актеры, кланяются публике и вместе с ней аплодируют, глядя в сторону боковой ложи.

Зрители поворачивают головы к этой ложе. Все сильнее звучат аплодисменты. Гул оваций заполняет театр.

Райнис и его друзья тоже смотрят в сторону ложи.

В ней стоит молодая красивая женщина, которая с достоинством кланяется зрителям и актерам. Это — Аспазия.

Из ложи Аспазии выглядывает миллионер Вимба. Он принимает все новые и новые букеты и с галантной улыбкой передает их поэтессе.

Райнис пристально глядит на Аспазию… и невольно для себя начинает вместе со всеми аплодировать.

Петерис ядовито усмехается.

— Ян… ты, кажется, просто в восторге… от первого действия?

Райнис перестает аплодировать и смущенно отворачивается в сторону.

Из большой роскошной ложи важно поднимается грузный сановник в расшитом золотом мундире с орденами и лентами. Это — тайный советник барон фон Мейендорф. Он разглядывает в бинокль ложу Аспазии.

В соседнем кресле ехидно улыбается баронесса — седая дама в наколке и бриллиантах. Наблюдая за мужем, она надменно и презрительно цедит сквозь зубы:

— Отто… мне кажется, что ты начинаешь входить во вкус… латышской поэзии… Зачем все это?.. Когда есть столько прекрасных немецких стихов и драм…

Мейендорф вздрагивает и опускает бинокль.

— О, конечно… Но пускай на здоровье пишут о древней жизни, о ручейках и даже о свободной любви.

— Но это безнравственно!.. И потом… взять себе псевдоним древнегреческой гетеры… Аспазия… При покойной императрис никогда бы этого не позволили!

Баронесса встает и, не дожидаясь ответа, направляется к выходу. Мейендорф следует за ней.

— Ах, Биби… Губернатор должен быть просвещенным и либеральным… Таково знамение века.

Антракт. В фойе играет струнный оркестр. Прогуливается нарядная публика.

В фойе появляется Аспазия. Ее со всех сторон приветствуют поклонники.

Когда поэтесса проходит мимо балюстрады, дорогу ей преграждает Калниньш.

— Аспазия…

— Господин Калниньш?.. Вот уж не ожидала встретить здесь представителя вашей газеты.

Калниньш целует руку поэтессы:

— Талант покоряет всех!

К ним приближаются Райнис и Петерис. Калниньш окликает их:

— Петерис! Плиекшан!

Затем он, явно наслаждаясь своей ролью, говорит Аспазии:

— Разрешите представить вам членов нашей редакции… господин Петерис… наш главный редактор господин Плиекшан.

Пожимая руку Райниса, Аспазия спрашивает:

— А где же ваш знаменитый бунтарь Райнис?

Члены редакции с мимолетной усмешкой переглядываются. После паузы Петерис отвечает с подчеркнутой серьезностью:

— Райнис… Он так робок и молчалив, что избегает появляться в обществе.

Аспазия недоверчиво улыбается.

— Вот как?.. Ну, я не спрашиваю вашего мнения, господа…

Калниньш не дает ей договорить.

— Мы разделяем общий восторг!

Петерис иронически оглядывает Калниньша.

— Я всегда удивлялся способности господина Калниньша сохранять юную восторженность гимназиста.

Аспазия пожимает плечами.

— А вы не способны на восторги, господин Петерис?

— Это зависит от повода, мадам.

Райнис, не отрываясь, смотрит на Аспазию.

Через фойе, мимо гуляющей публики, пробирается Вимба с большим букетом цветов. Он озирается по сторонам, разыскивая Аспазию.

Райнис и Аспазия идут по фойе. Возле колонны они останавливаются.

— …Я рад случаю, Аспазия, поблагодарить вас за чудесные латышские стихи, — продолжает разговор Райнис. — Они замечательны уже тем, что свободны от немецкого духа… Но не скрою от вас, я испытал и большую горечь.

Поэтесса весьма удивлена.

— Горечь? Почему же горечь?

— Потому что вы все свое прекрасное дарование размениваете на пустяки.

Аспазия окидывает ироническим взглядом своего собеседника.

— Вы считаете пустяками любовь? Ненависть?

— Конечно, нет! Но задача истинной поэзии воспевать любовь к свободе, которая окрыляет человека, воспевать ненависть, которая вооружает его для борьбы!..

— О-о!.. Вы, видимо, последователь господина Белинского?

Райнис спокойно возражает:

— Почему только Белинского?.. И Белинского, и Добролюбова, и Писарева, и Чернышевского…

— Вы избрали себе тернистый путь, господин Плиекшан… Белинского поэты боялись, но они его не любили.

— Вы полагаете? А вот стихи одного поэта, посвященные Белинскому:

…Не покупая у молвы
Постыдной лестью одобренья,
Он честно правду говорил
И многих в жизни рассердил…
Зато никто так не был страстно,
Так бескорыстно и прекрасно
Любим, как он…