Избранные киносценарии, 1949–1950 гг.

— За последние десять дней, — сенатор отшвырнул подвернувшийся под ногу пуф, — русские продвинулись на триста пятьдесят километров! Вы поэты, господа немцы! Вы мечтатели! Вы надеялись на Варшавский узел обороны, а он лопнул под русским сапогом, как тухлое яйцо.

Хейвуд остановился перед Шелленбергом, широко расставив ноги.

— Господин сенатор!.. — пытается возразить Шелленберг.

Но тот не слушает:

— Где ваш непреодолимый вал, господин поэт?!

— Господин сенатор, неужели вы допустите, чтобы большевики заняли Германию!

— Господь видит, — Хейвуд набожно поднял глаза к потолку, — я хотел быть вам полезным… Господь заповедал нам милосердие. Но гордыня привела вас к бедствию.

— Господин сенатор!..

Вторичная попытка перебить его приводит Хейвуда в ярость:

— Русские делают по тридцать километров в день! Они подходят к вашим границам! И в это время вы ведете себя так, как будто у вас впереди годы жизни… А я не знаю, осталось ли вам три месяца…

Сенатор выходит, хлопнув дверью.

Шелленберг, сдерживая бешенство, тихо произносит:

— Абсолютный хам…

Соседняя с гостиной комната обставлена под кабинет. В углу пристроен портативный радиопередатчик, за которым сидит Гарви. Его пальцы лежат на ключе, на ушах наушники. Гарви что-то передает в эфир.

— Ну, что у вас? — спрашивает Хейвуд.

На лице Гарви злорадная усмешка:

— Хозяева ждут вас завтра в двенадцать в Лондоне!

— Завтра к двенадцати? Что ж, прикажете мне лететь через фронт? — злоба охватывает Хейвуда, но он вспоминает, о ком идет речь, и сдерживается. — Вы напомнили им, что дело происходит во время войны?

— Это вы им сами напомните, — невозмутимо отвечает Гарви. — Я не собираюсь вступать в пререкания с Вандеркорном. Он сказал, что хочет видеть вас завтра в Лондоне, в двенадцать. Подробности его не интересуют.

— В Лондоне, в двенадцать?.. — растерянно бормочет Хейвуд, выходя из комнаты.

Шелленберг ожидает его в гостиной, стоя у окна.

— Мне нужен американский самолет и американский летчик, — отрывисто говорит Хейвуд. — Завтра утром я должен быть в Лондоне.

Шелленберг смотрит на него с изумлением. Он ожидал всего, только не этого.

— Лететь через фронт — это безумие, дорогой сенатор!

— Я должен быть в Лондоне завтра утром, — Хейвуд с трудом сдерживается.

— Можно лететь через Цюрих, — Шелленберг принял очень озабоченный вид, — через Стокгольм…

— На круговой полет у меня нет времени. Отвечайте прямо: есть у вас американский летчик?

— Летчик будет. Их очень много в наших лагерях, — мягко, с еле заметной иронией ответил Шелленберг, — но…

— Давайте его сюда!

Прошло около часа, и к чугунной ограде виллы подкатил открытый автомобиль. Из него вышла Марта Ширке, открыла дверцу и жестом приказала американскому летчику выйти из автомобиля.

Коротким движением она сняла с него наручники. Затем небрежно помахивая пистолетом, повела его перед собой вверх по лестнице.

В маленькой гостиной их ждали Хейвуд, Шелленберг и Гарви. Хейвуд пошел навстречу летчику.

— Алло, мальчик! — воскликнул он с наигранной веселостью.

Летчик удивлен.

— Американец?.. — Он никак не может понять это необъяснимое зрелище: улыбающийся американец, к которому почтительно относятся все окружающие, здесь, в Берлине, в центре вражеского лагеря во время войны. Действительно, было чему удивляться.

— Конечно, американец, во имя господа, — Хейвуд продолжал улыбаться, — чистокровный американец.

— Американец, который мог бы быть твоим дядюшкой, — вставил Гарви.

Летчик нахмурился:

— Должен сознаться, я ничего не понимаю… Может быть, мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?

Гарви выступил вперед, потирая худые руки.

— Из какого вы штата, друг мой? — обратился он к летчику.

— Миннесота.

— Приятно, — Гарви продолжал потирать руки. — Мы, оказывается, земляки. Кто отец?

— Фермер.

Летчик внимательно рассматривал этого улыбающего земляка.

— С какого года в армии? — мягко, но настойчиво продолжал допрашивать Гарви.

— С тридцать девятого.

— Как попали в плен?

— Меня подбили! — Теперь летчик начал волноваться. — Я старался тянуть самолет как можно дальше. Но до линии фронта было слишком далеко. Попался… — Летчик сокрушенно опустил голову.

— Понятно. Есть награды? — спросил Гарви.

— «Пурпуровое сердце».

— Немало! — Гарви взглянул на Хейвуда. — Если к тому же он умеет держать язык за зубами…

Шелленберг посмотрел на Марту, и она, повинуясь немому приказу, сообщила обычным равнодушным голосом:

— В лагере опросили десятки людей. Отличный пилот. Политикой не интересуется. В газетах читает спортивный отдел.

— Отлично, отлично! — добродушно сказал Хейвуд. — Полетишь с нами, мальчик?

— Куда, сэр?

— Вопросов задавать не надо! — с ласковой укоризной сказал Гарви.

Летчик пожал плечами.

— Что ж, просто полетим вверх?

— В Лондон! — веско сказал Хейвуд. — По окончании работы получишь пять тысяч долларов и свободу!

— Разумеется, — вставил Гарви, — если язык будет плотно сидеть за зубами.

— Само собой разумеется, — сказал Хейвуд.

Постепенно летчик начал соображать, к чему клонится дело.

— Надо понимать, германские батареи нас не обстреляют? — спросил он.

— Ни в коем случае! — заверил его Гарви.