Избранные произведения

Понятно, что поэт был далек от того, чтоб призывать к неповиновению или помышлять о народном мщении. Как типичный просветитель XVIII столетия, Капнист верил в то, что только верховная власть в состоянии решить крестьянский вопрос, и никто больше. Видимо, он не терял надежды, что голос его будет услышан императрицей и, быть может, найдет отклик в ее сердце. Говоря словами Добролюбова, ему свойственна была немалая доза «той благородной доверчивости и наивности, с которою тогдашние сатирики смотрели на свое дело».[1]

Однако обстановка была такова, что Капнист не решился представить оду Екатерине, а тем более печатать ее. О несвоевременности и опасности ее оглашения дружески предупреждал Капниста в 1786 году Державин. В противном случае поэта наверняка ожидали бы неприятности, причем куда более чувствительные, нежели те, которые возбудила «Сатира». При дворе «Ода на рабство», конечно, была бы квалифицирована как неслыханная дерзость. Ведь автор ее позволял оспаривать «высочайшее постановление», да еще при этом открыто поучать императрицу! То был беспримерный случай и в истории одического жанра, где элемент неодобрения и критики мог проявляться в едва уловимой и тщательно замаскированной похвалами форме.

15 февраля 1786 года Екатерина издала указ, согласно которому в прошениях, подаваемых на «высочайшее имя», надлежало подписываться не словом «раб», а «верноподданный». Ответом на указ была «Ода на истребление звания раба» Капниста.

По мнению Д. Д. Благого, Капнист написал это стихотворение с намерением «подчеркнуто продемонстрировать свою политическую лояльность»[1] ввиду опасения неблагоприятных толков о его предыдущей оде. Действительно, внешне «Ода на истребление звания раба» выглядит как сплошной панегирик императрице. Г. П. Макогоненко даже утверждает, что Капнист в этом произведении, «как истинный «верноподданный», грубо льстит императрице».[2] Однако вопрос с этой одой далеко не так прост.

Новый указ Екатерины был, разумеется, чистейшей игрой в либерализм. Это было ясно и Капнисту. Однако вопреки очевидному смыслу указа, он в своей оде лишь делает вид, что принимает его всерьез, истолковывая постановление как реформу, упраздняющую рабство. В этом проявилась не столько наивность Капниста, как считал Добролюбов, сколько расчет — сознательное обращение к испытанной форме пропаганды просветительских идей, присущей жанру торжественной оды, каким его создал Ломоносов. Под видом прославления монарха и его милостей превозносился желанный правительственный курс: программа развития наук в стране, благость просвещения и т. д. Подобно своим предшественникам — Ломоносову в первую очередь, — Капнист также выдает желаемое за сущее, собственные благородные идеалы — за убеждения царицы, как бы призывая ее на деле оправдать приписанные ей заслуги. Это был испытанный способ деликатного наставления царствующих особ, к которому многократно прибегали поэты XVIII века. По некоторым данным, императрица вполне разгадала умысел автора. Она будто бы велела передать Капнисту: «Вы-де хотите <уничтожения рабства>… на деле… Довольно и слова!»[3]

Поэт прожил в Обуховке до самой смерти Екатерины II. Там у него был «небольшой домик, выстроенный на берегу реки и окруженный высоким лесом, где царствовали вечный шум мельниц и вечная прохлада; здесь по большей части он писал все, что внушало ему вдохновение», — рассказывает дочь поэта. Именно к этому домику приходили целыми толпами крестьяне «за каким-нибудь советом или с жалобою на несправедливости и притеснения исправников и заседателей». Капнист, как пишет его дочь, всегда принимал «живое участие» в их делах «и тотчас же относился к начальству, требуя справедливости, за что все в деревне не называли его иначе как отцом своим».[1]

Та же мемуаристка приводит факты, говорящие о ненависти Капниста к крепостному праву и о стремлении писателя бороться с наиболее жестокими его проявлениями. «Я помню, в какое негодование, в какой ужас он пришел раз, — пишет дочь Капниста, — когда увидел, катаясь зимою по деревне, в сильный холод и мороз почти нагих людей, привязанных к колодам на дворе за то, что они не платят податей. Он немедленно приказал отпустить их. Он так был встревожен этим зрелищем, что, приехав домой, чуть было не заболел и впоследствии своим ходатайством лишил исправника места».[2] Друг Николая Львова, единомышленник в отношении к крестьянству, не мог поступать иначе.

Судьба сталкивала Капниста с многочисленными проявлениями социального зла. И он боролся с ним всеми доступными ему средствами — и в жизни, и в поэзии. Горячий гражданский темперамент, всегдашняя вражда к несправедливости побуждали поэта к широкому осмыслению фактов современной русской действительности. Свое наивысшее выражение эта тенденция его творчества нашла к комедии «Ябеда».

3