Избранные произведения

Действия в этой пьесе неожиданно много для трагедии сумароковского типа. Но ведь Майков и не претендовал на ту чистоту литературных принципов, которой так гордился Сумароков. Он был гораздо более склонен считаться со вкусами читателей и зрителей и умел их удовлетворять, что показывают его ирои-комические поэмы. Майкова занимает сюжет, в речах героев нет подробного анализа чувств, нет обмена мыслями, не развивается политико-государственных концепций, как бывает у Расина или Сумарокова. Разговор носит служебный характер, он относится к тому, что происходит на сцене или за ее кулисами. Майков делает некоторые уступки зрителям и вносит в классический репертуар непривычные ноты.

Пьеса о том, как греки после падения византийской столицы готовили восстание против завоевателей, о том, что внутри покоренного народа есть еще силы, способные противоборствовать угнетателям и нужно их поддержать, — должна была прозвучать очень злободневно на пятом году русско-турецкой войны, и Майков сумел ответить на запросы времени.

В трагедии заметны и некоторые намеки на внутренние российские обстоятельства. Трудно не вспомнить о петербургских гвардейцах, читая оценку турецких янычар — привилегированных солдат султана:

Примеров множество возможно сих представить,
Их наглость может всё сие располагать,
На троны возводить и с тронов низвергать.

Майков описывает, как янычары, недовольные султаном Магометом II, предположившим жениться на пленной греческой княжне, грозят свергнуть неугодного правителя и возвести на престол его сына Баязета. Стихи трагедии наводили на мысль о том, что и в России подрос уже законный наследник престола — Павел Петрович, которому мать обещала по его совершеннолетии уступить трон, однако вовсе не торопилась это сделать. Вряд ли проходили бесследно в сознании внимательных читателей и такие исполненные тираноборческого пафоса строки:

Византия, дотоль цветущий в свете град,
Под властию твоей преобратился в ад;
Ты воздух в нем своим дыханьем заражаешь
И казнью подданным ужасной угрожаешь.
Не я един, не я, но весь желает свет,
Да смерть тебя, злодей, ужасная ссечет!

Деспотизм царей дворянская интеллигенция в России всегда порицала охотно.

В 1777 году Майков написал и поставил пастушескую драму с музыкой «Деревенский праздник, или Увенчанная добродетель», сельскую крепостническую идиллию в двух действиях. Эта, пьеса показывает, каким бы желал видеть Майков отношения между крестьянами и помещиками, выражает мечту о классовом мире, невозможность которого совсем недавно показала крестьянская война.

Обычный для русской комической оперы мотив противопоставления развратного города и чистоты сельских нравов здесь дополнен разглагольствованиями двух господ о том, сколь приятно живется барским крестьянам у разумных и честных владельцев. Неверно думать, что Майков так воспринимал крепостные порядки, что он настолько уж не знал жизни: «Елисей» показывает, что он знал о ней предостаточно и не закрывал глаза на беды русского мужика. Но в духе новых своих настроений, возникших в результате увлечения масонством, напуганный размахом народного гнева, писатель выдает желаемое за действительное. Он рассказывает не о том, что есть, а о том, что должно быть в деревне, рисует господина, который правит деревней в соответствии с требованиями разума и добродетели, как учит религия и наставляют собственные интересы помещиков, не желающих погибнуть от мужицкого топора.

Обязанности помещика Майков определяет так, как понимал их и Сумароков и о чем он писал, например, в статье «О домостроительстве» (1759). Господин в пьесе Майкова — он по имени не назван, и это, кажется, тоже имеет значение расширительное, тут имеется в виду не персона, а представитель сословия вообще, — этот господин говорит своему гостю:

«Да в том-то и состоит прямое домостроительство, чтоб крестьяне не разорены были. Ведь они такие же люди: их долг нам повиноваться и служить исполнением положенного на них оброка, соразмерного силам их, а наш — защищать их от всяких обид и, даже служа государю и отечеству, за них на войне сражаться и умирать за их спокойствие. Вот какая наша с ними обязанность».

Хор соглашается с барином:

Мы руками работаем
И за долг себе считаем
Быть в работе таковой.
Дав оброк, с нас положе́нной,
В жизни мы живем блаженной
За господской головой.

(Действие II, явл. 1)

Дворяне — голова, крестьяне — руки, они выполняют то, что им приказывают, платят оброк и могут больше ни о чем не беспокоиться — вот что следует из этой краткой схемы.