Избранные произведения

Взрастивший ветвь садовник вдохновенный,
Художник, сказа расписавший стены,
Украсил роспись надписью такой:
Когда лишенный разума изгой,
Развалинами бытия раздавлен,
Безумною любовью был прославлен,
Повсюду заблистали в краткий срок
Жемчужины его блестящих строк,
Везде, на каждом сборище, звенели
Двустишья драгоценных ожерелий.
Дошел и до халифа мерный звон, —
Маджнуна пожелал увидеть он.
Сказали мужу, правившему Надждом,
Что знал о тамошнем арабе каждом,
Чтоб, всем уверткам положив конец,
Направил он к халифу во дворец
Того, кто от любви познал известность,
Кто изучил искусства и словесность.
Тогда правитель Наджда без прикрас
Вождям племен поведал сей приказ.
А те: «К рассудку полон отвращенья,
С разумными не терпит Кайс общенья.
Нет крыши у него над головой,
Одною лишь питается травой.
Когда он движется к холмам нагорья,
А в сердце у безумца — горы горя,
То барс его сопровождает бег,
В расселине скалы — его ночлег.
Когда он бродит по степям без цели,
То соучастники его — газели,
Он странными желаньями объят,
Онагров собеседник и собрат.
Отвергнутый людьми, безумный, дикий,
Чем он привлек внимание владыки?»
Сказал правитель. «Царь изрек приказ —
Кто спорить с ним осмелится из нас?»
Искали Кайса в далях бесконечных,
Везде о нем расспрашивали встречных,
И был он обнаружен в горной мгле.
Сидел он, как на троне, на скале,
А волосы на голове казались
Шатром царя и облаков касались,
На солнце тело дочерна спалив,
Он в черноту оделся, как халиф.[31]
Довольный, он сидел среди животных
Нехищных и средь хищников бессчетных.
Ему сказали: «Чресла препояшь,
Оденься, так халиф желает наш».
Ответил Кайс: «Отверг я одеянье,
Скитания в степи мое деянье.
Хребты приют предоставляют мне,
И чресла не нуждаются в ремне.
Своей судьбы одет я чернотою,
От горя прикрываюсь наготою,
Страданьем сломлена моя спина,
А сломленной одежда не нужна».
Ему сказали: «Смелы эти речи,
Страшись, не отвергай с халифом встречи».
А Кайс: «К чему мне пред халифом пасть?
Тот смел, кто не признал корысти власть.
Иль в ноздри мне, как палочка верблюду,
Корысть продета? Ни за что не буду
Халифу во дворце его слугой!
Корысть и жадность губят род людской,
От этих двух пороков отрешенный,
Мирских тревог не ведает влюбленный».
Сказали «Гнев халифа — наш закон.
Прикажет он — и будешь ты казнен».
А Кайс: «Я мертв. Моя любовь — убийца.
Мне ль, мертвому, людских мечей страшиться?
Мне голову мечом снесете с плеч?
Но мертвому — что лепесток, что меч!
Лишь для того, чтоб жить, влачат живые
Вьюк угнетенья и сгибают выи,
Но, если жизнь ушла, что может меч?
Лишь ничего, лишь пустоту рассечь!»
Поняв, что с ним бессмыслен спор горячий,
Решили повернуть коня иначе.
Не принимает он слова хулы?
Маджнуна заковали в кандалы:
Так обвивается вокруг растенья
Змея, не знающая снисхожденья.
Змеей обвитый, звенья кандалов
Сверлил он жемчугами слез и слов:
«Нужны ли кандалы с их силой мнимой?
Я — в мускусных силках кудрей любимой,
А кто же — и при этом без пилы —
С меня такие снимет кандалы?
Те ноги, что за два иль три мгновенья
Семи краев познать сумели звенья,
Четыре обойти столпа, пройти
Сквозь шесть дверей порталов девяти,[32]
В железе двух иль трех колец халифа —
Вступить в оковах во дворец халифа,
При этом были не затем в пути,
Чтоб до родного существа дойти, —
Избрали многогрешную дорогу,
Хоть к райскому веди она чертогу!
Кто верует, что лишь любви светлы
Пути, тому возмездье — кандалы!»
Верблюдиц гнали две иль три недели —
Путь ко дворцу халифа одолели.
Маджнуна, что пылал из-за Лайли,
К воде пылавшей — в баню привели.
Его помыли, голову обрили,
С почтеньем слуги с Кайсом говорили.
Халиф, что был источником наград,
Его в богатый обрядил наряд.
Был Кайс халифа милостями взыскан,
Дарений благовоньями опрыскан,
Но, присмотревшись, понял: сей приют —
Та школа, где пощечины дают!
Стал тесен Кайсу мир необозримый,
И снова обезумел одержимый,
Одежду разорвал он и чалму
Низринул в прах, ни слова никому
Не говорил, сидел в углу молчанья,
Вновь признаки являя одичанья.
Велел халиф, чтобы пришел на пир
Любовью умудренный Кусаййир.
Безумного узрев средь царедворцев,
Оторопел вожатый стихотворцев.
Сказал: «Сперва, чтоб строки записать,
Перо вы принесите и тетрадь.
Во мед он обмакнул перо, как палец,
А мед — стихи, что сотворил страдалец!»
И Кусаййир из сердца песнь исторг,
Всех привели его слова в восторг.
Он говорил: «Лайли прекраснолица,
Но Кайс не может с ней соединиться».
Он плакал: «Разлучен с подругой друг,
Сильнее с каждым днем его недуг».
И вдохновенье Кайса не погасло:
От этих слов оливковое масло
Обрел светильник — и огонь возник:
Язык Маджнуна — пламени язык!
Он спел касыду о своем горенье,
Сто бейтов было в том стихотворенье,
И каждое двустишие — как дом,[33]
И слезы-жемчуга сверкали в нем,
А каждая строка — дверная створка,[34]
Где горе входит медленно и зорко.
Цезура посреди строки — разрыв
Сердец, что разлучились, полюбив.
Размер стихов напоминает море,[35]
В котором, буйствуя, бушует горе.
Сто рифм — как сто утративших покой
Людских сердец, сжимаемых тоской.
Все буквы — сказ любви, сердцам желанный,
Все знаки — капли из сердечной раны, —
Нет, буквы — словно жаркие ключи,
Которые от крови горячи!
Лайли своей улыбкою печальной,
Как солнце, озарила бейт начальный,
Но вот уже последний бейт погас, —
Как греза о тебе, рассветный час!
Сердца людей зажгла его обида:
Была подобна молнии касыда!
Уста раскрыв, он вольно мысль простер,
Воспел своей возлюбленной шатер,
Его слова тоскою зазвучали,
Он выжег на сердцах тавро печали,
Птенца иль ветра он избрал послом,
О сердце написал, сожженном злом.
Он смесью крови собственной и праха
У ног Лайли слова писал без. страха,
Чтоб их гонец возлюбленной принес.
Сробеет? Пусть тогда сожрет их пес!
Кайс рассказал, как встретился с любимой,
Поведал о разлуке нестерпимой,
То разрывал одежды на себе,
То о злосчастной плакал он судьбе.
Сердца людей и болью, и тоскою
Пронзал он каждою своей строкою.
Заплакали вельможи и халиф,
Касыдою себя испепелив.
Когда, своим скорбям стихами вторя,
Закончил он повествованье горя,
То все сердца, способные гореть,
В его огне стремились умереть,
Когда же разразился он слезами,
Все оказались с мокрыми глазами.
Как тень прямая, он свалился с ног:
Сгибаться он из-за оков не мог.
Страдальца жребий увидав суровый,
Велел властитель разомкнуть оковы,
Казну велел он разомкнуть скорей
И злато Кайсу дал — сто кошелей,
Затем сказал: «Без цели не кочуя,
Со мною рядом поживи, прошу я.
Немедля в Наджд, к правителю, с гонцом
Посланье милостивое пошлем,
Чтоб к тяготам усердие прибавил,
Чтоб он сюда отца Лайли доставил.
Двоих мы на одну нанижем нить,
Чтоб две жемчужины соединить!»
Не очарован царственным величьем,
Маджнун внимал халифу с безразличием,
Даров не принял от царя земли,
Ушел он в степи с думой о Лайли.
Как лань, порвав силки, ушел он в степи, —
Как будто времени он сбросил цепи!
Там, где хотел он, был его ночлег.
Он радовался, что беды избег:
«Мне от халифа — скука и морока.
Лишь в святость милой верю я глубоко!»