Избранные произведения

Различные тенденции в развитии русской поэзии в середине XVIII века отразили нападки А. П. Сумарокова на поэтический стиль Ломоносова. Все, что было в нем от барокко: метафоризм, динамическое движение образов, античные реминисценции, – было неприемлемо для Сумарокова. Он порицал «громкость» одического стиля Ломоносова и упрекал его в недостатке «естественности», «точности» и «ясности». «Темно!» – восклицал Сумароков, встретив смелую метафору. Он полагал, что «острый разум» состоит в «проницании», а поэт, обладающий только «пылким разумом», «набредит» и тем «себе и несмысленным читателям поругание сделает».[43] Ломоносов ориентировался на потенциальную многозначимость слова, его способность к неожиданным осмыслениям. Сумароков требовал закрепления за словом постоянного значения. Придирчиво и несправедливо разбирая «Оду на день восшествия на престол императрицы Елисаветы Петровны 1747 года», Сумароков писал: «„Блистая с вечной высоты“. «Можно сказать – вечные льды, вечная весна. Льды потому вечные, что никогда не тают, а вечная весна, что никогда не допускает зимы, а вечная высота, вечная ширина, вечная длина не имеет никакого значения». «Верьхи парнасски восстенали». «Восстенали музы, живущие на верьхах парнасских, а не верьхи». «Летит корма меж водных недр» «Летит меж водных недр не одна корма, а весь корабль». «Где в роскоши прохладных теней» «Роскошь прохладных теней, весьма странно ушам моим слышится. Роскошь тут головою не годится. А тени не прохладные; разве охлаждающие или прохлаждающие». «Молчите, пламенные звуки». „Пламенных звуков нет, а есть звуки, которые с пламенем бывают…“».[44]

Сумароков продолжает критику, переходя на пародию, стремясь ее средствами дискредитировать отвергаемую им поэтическую систему.[45] Он пародийно переосмысляет лирический восторг поэта, его грандиозную образность («Ода вздорная I»):

Превыше звезд, луны и солнца
В восторге возлетаю нынь;
Из горных областей взираю
На полуночный океан
…Там громы в громы ударяют
И не целуют тишины…
…Борей замерзлыми руками
Из бездны китов извлекает
И злобно ими в твердь разит.

Сумароков обессмысливает ломоносовскую метафору, возвращая ей изначальною «предметность» («Ода вздорная III»):

Трава зеленою рукою
Покрыла многие места,
Заря багряною ногою
Выводит новые лета.

Для него неприемлем эпитет «бурные ноги»:

Крылатый конь перед богами
Своими бурными ногами
В сей час ударит в вечный лед.

Пародии Сумарокова, стремившегося свести к абсурду метафорический стиль Ломоносова, по существу били мимо цели. При всей усложненности метафора Ломоносова возникала на рациональной основе. Только это был риторический рационализм барокко, чуждый холодной рассудочности классицизма. Следует заметить, что поэтическая практика самого Сумарокова далеко не всегда отвечала требованиям, предъявлявшимся им к Ломоносову. Не только в его оде на день тезоименитства великого князя Петра Феодоровича 1743 года встречаются строки:

Тобой разрушен облак гневный,
Свирепы звезды пали в понт,[46]

но и в более поздних одах – «О прусской войне» (1758) и «Екатерине второй на взятие Хотина и покорение Молдавии» (1769) – встречаем метафоры, прямо восходящие к поэтике Ломоносова:

Тифей яряся устремлялся,
Жилище истребить богов,
Огнем гортани защищался,
С ужасным скрежетом зубов;
Рушитель сладкого покою,
Одной восток он тряс рукою,
Другою запад колебал.
Но сброшенным с небес пожаром
Пресильным поражен ударом,
Взревел, оцепенел и пал.[47]