Избранные произведения

полез в карман за кисетом, но, услышав замечание Андрюшки,

так и остался с отвернутой полой и засунутой в карман рукой.

– Вот они все такие-то,– сказали старики.– Им леригии не

нужно.

– А что ж...

– Вы так-то скоро скажете, что и церкви не надо.

– А что ж...

– Дураки, ослы непонимающие, и больше ничего,– сказал

Прохор Степаныч и, достав кисет, стал с обиженным видом

свертывать папироску.

– Доперли!

83

– Еще дальше допрем. Ты бормочешь, а сам не знаешь что.

Да я от этой твоей церкви за всю жизнь одной красненькой не

пользовался. Да и все – только и знали, что туда носили. Ты-то

много попользовался, что за нее так стоишь? – сказал

Андрюшка, уже обращаясь к Софрону.

– Чем же оттуда попользуешься?

– То-то, а кричишь.

– Вот это так подставил,– сказал чей-то голос сзади.

Все оглянулись и замолчали, переглядываясь.

– А сами переплатили немало,– сказал опять чей-то голос.

Все еще больше притихли.

– Я рублей с тыщу переплатил,– сказал голос Ивана

Никитича от печки.

Все оглянулись к печке.

– А впрочем,– сказал Андрюшка, вставая,– свобода

вероисповедания, обсуждайте тут, что хотите, лишние деньги,

знать, завелись.

Он повернулся и, не оглядываясь, пошел к двери. За ним

ушли и все молодые.

– Сорвали собрание...– сказал чей-то голос с таким

выражением, с каким на войне говорят, «отрезали».

Несколько пожилых тоже было подались к двери.

Вдруг Прохор Степаныч, сунув кисет в голенище, встал и с

решительным видом проговорил:

– Предлагаю собранию исключить ушедших, как бы они

были неправославные, потому что они забыли о душе.

Все с облегчением вздохнули. Собравшиеся было

прошмыгнуть в дверь поспешно хлынули назад и окружили

говорившего.

– Правильно.

– Продолжается.

– Значит, о попе?

– Слава тебе, господи, приход-то не из одних басурманов

состоит,– есть которые и о душе помнят. Достойный человек

всегда себе место найдет. Если человек представительный и с

голосом.

– С голосом – конечно... А вот щупленьким-то теперь всем

беда,– сказал Федор, покачав головой.

– В Рожнове был такой,– сказал Прохор Степаныч, вынимая

кисет из-за голенища и усаживаясь на окно,– человек смирный,

тихий, душевный, а не дал бог голосу... и худ. Десять лет с ним

84

бились. Наконец видят – мочи нет больше, говорят: уходи

подобру. А на его место уж просился один. Человек, нужно

сказать, непутевый, но голосище – труба архангельская. Как

рявкнет, в ушах больно.

– Вот это здорово,– сказали голоса с разных концов.

– Аршин двух с половиной росту,– продолжал Прохор

Степаныч,– пузо, и волос волнистый всю спину покрывает.

– Да... вот такого бы.

– Достойный священник,– станет служить на Пасху, скажем,

так торжества этого одного не оберешься.

– Где ж там.

– Все-таки старый-то упросил было рожновских оставить

его.

– Упросил? – сказали с сожалением голоса.

– Да. Но случись у тамошнего купца похороны, пригласил он

двух попов для собора да этого борова горластого. Как вышел

он...

Все затаили дыхание.

– Как вышел он,– повторил Прохор Степаныч,– с Евангелием

– во всю дверь. Как заревет... Все ребятишки, что у амвона

стояли,– так их и шибануло к стене.

– Ах, здорово...

– Ну, конечно, полонил. Да уж и старый батюшка увидел, что

тягаться ему не под силу, натужается, натужается, а ничего у

него не выходит, ну, и подал на перевод. Так когда он уходил, все

плакали. Очень уж душа хороша была у него.

– Хороша?

– Страсть.

– Народ чувствует. Что другое, а уж душу он за семью

печатями почувствует.

– Да уж народ насчет души...

– Почище архирея разнюхает,– сказал Сенька, подмигнув.

– А тебе бы только оскаляться,– сказал, недовольно

посмотрев на Сеньку, Прохор Степаныч,– тут об серьезном, а

он...

Все помолчали.

– Что-то нам завтра господь пошлет...

– Да, только надо смотреть, чтоб человек достойный был.

– А представительный из себя-то?

– Вон прасол видел его.

Все оглянулись на прасола.

85

– Ростом с Бориса будет,– сказал прасол.

– Хорош... А насчет волос как?

– Волос не видел, под шляпу были припрятаны.

– Служить будет – не подпрячет,– сказал огородник.

86

Три кита

Как только прошел слух, мужики сейчас же выбрали

комитет. А в комитет избрали трех человек: Николая-сапожника,

Степана и лавочника.

Николая выбрали за то, что он очень долго говорить мог и

выдумывать то, чего до него никто не выдумывал.

Степана выбрали за то, что у него душа была уж очень

хорошая, он всегда говорил о том, чтобы всем было хорошо и

чтобы все было по справедливости, и все были бы равны.

И совесть у него была замечательная. Он скорее своему готов

был отказать, но чужому никогда не отказывал.

Лавочника выбрали просто от хороших чувств. От этих же

чувств выбрали бы и помещика, чтобы показать, что они зла не

помнят, но не решились, побоявшись молодых, которые должны

были скоро вернуться с фронта. И потому остановились на

лавочнике.