Избранные произведения

ярким, насыщенным, узнаваемо-новым.

14 ЦГАЛИ, ф. 1281, оп. 1, ед. хр. 93, п. 7.

11

Конечно, в те годы, когда шли коренная ломка быта, переустройство

общества, экономики, отношений между людьми, когда новая,

Советская власть стремилась в кратчайшие сроки преодолеть разруху,

отсталость страны, когда классовая рознь, расслоение общества

оставались еще очевидной реальностью, появление повести «Детство»

представлялось каким-то анахронизмом. А. Малышкин в это время

выпускает «Падение Дайра», Д. Фурманов – «Чапаева», А.

Серафимович – «Железный поток», произведения новаторские, где

воплощены новые принципы типизации, показано крупным планом

движение масс, где раскрывается исторический смысл революции и

гражданской войны. Тогда же появляются «Голый год» Б. Пильняка,

произведения Б. Лавренева, Л. Сейфуллиной, Ю. Слезкина, многих

других писателей, обращенные к только что отгремевшим боям

гражданской войны и к уже наступившим мирным дням

социалистического строительства.

От повести «Детство» ничего этого и нельзя было ожидать. Она

написана в традициях русского критического реализма XIX века. Но

дальнейшим своим творчеством Романов показал, что, оставаясь в

рамках классического реализма, можно передать динамику новой

эпохи, ее проблемы, отобразить новые исторические реалии, раскрыть

корни прошлого в настоящем.

* * *

Рассказы П. Романова – самый яркий тому довод. Они стали

появляться в печати с 1918 года.

Н. Н. Фатов, первым из литературоведов попытавшийся

рассмотреть все творчество Романова, в большой статье «Пантелеймон

Романов» назвал его писателем первой величины.

«По манере письма,– отмечал Фатов,– П. Романов примыкает к

великим писателям прошлого, прежде всего к Гоголю, Гончарову, Л.

Толстому и Чехову» 15.

Чувствуя, что подобная оценка вызовет отрицательную реакцию (и

она не заставила себя ждать), Фатов тут же высказал следующее

положение, которое оказалось пророческим: «Многим такое

утверждение, быть может, покажется чересчур смелым, но стоит только

представить себе, каким богатейшим художественно-бытовым

материалом будет через 50–100 лет то, что уже написано П.

Романовым, чтобы не испугаться такого утверждения» 16. Фатов имел в

виду в первую очередь рассказы, которых к середине 20-х годов было

написано и опубликовано уже более сотни. Этому жанру он остался

верен до последних своих дней. Они составляли пеструю, живую,

подвижную, широкую картину эпохи. Романов писал вроде бы не о

15 Прибой. Альманах первый. Л., 1925, с. 271.

16 Там же.

12

существенном, а о частном, мелком, находящемся вне главных,

определяющих проблем современности. Он сам полагал, что писатель,

как и всякий художник, должен найти именно сущностное, постоянное

в быстропроходящем и воплотить это в произведении, и тогда это

произведение передаст эпоху и будет понятно не только

современникам, но и будущим поколениям: «Нельзя брать предметом

творчества факт действительности, списывать с натуры даже тогда,

когда этот факт значителен. Нужно посмотреть, какое явление под этим

фактом кроется, и создать другой свой факт, который происходил бы из

того же явления, что и факт действительности» 17.

Но тогда как же понять то обилие его сатирических рассказов, в

которых высмеивается апатия и бездеятельность русских мужиков, их

лень и корыстолюбие, жадность и завистливость и много других

непривлекательных черт? Неужели эти нерешительно переминающиеся

с ноги на ногу, покорно склоняющие перед судьбой головы, неужели

эти мужики могли свершить величайшую революцию и созидать новое

общество? – вопрошали критики, намереваясь этим вопросом разом

уничтожить писателя Романова (именно такими приемами широко

пользовался один из наиболее беспощадных «уничижителей» Романова

критик А. Прозоров). Им можно ответить: да, и эти мужики,– вместе с

другими, у которых сознание было выше и энергии было больше.

Отечественная литература наша полнится произведениями,

насыщенными критическими оценками русского характера. Достаточно

вспомнить Грибоедова, Гоголя, Гончарова, Салтыкова-Щедрина,

Лескова. Да вот даже у В. Даля в его очерке «Русак», в целом

воспевающем ум и сметливость русского народа, мы встречаем

следующий пассаж, который отнюдь не идеализирует русского мужика:

«Смышленостью и находчивостью неоспоримо может похвалиться

народ наш... но вообще, по косности своей, он даже не любит

собственно для себя улучшений и нововведений подражательных; и это

особенно относится до домашнего его быта и хозяйства. Зато он крайне

понятлив и переимчив, если дело пойдет по промышленной и

ремесленной части; но здесь четыре сваи, на которых стоит русский