Избранные произведения. I том

Когда-то этот транспортный самолет принадлежал коммерческой авиакомпании, много, много лет назад, когда граждане разных стран Земли могли свободно перемещаться из одного места в другое, путешествуя в интересах дела или ради удовольствия, и когда вообще существовали такие организации, как авиакомпании. Халид знал о тех временах лишь понаслышке. На корпусе самолета, краска на котором выцвела и местами облезла, все еще сохранилась надпись о его принадлежности «Британским авиалиниям». Для Халида подняться на борт этого корабля в какой-то степени было равносильно возвращению в Англию. Такое, по крайней мере, у него возникло чувство.

Но, увы, это оказалась не Англия. Внутри лайнер представлял собой длинный металлический цилиндр с грязными серыми стенами и царапинами на полу в тех местах, где когда-то стояли кресла. Сейчас кресла заменяли голые матрасы. Над окнами были приварены длинные металлические брусья — чтобы было за что хвататься в случае болтанки. Ветхие занавески разделяли пассажирский салон на несколько частей.

Ничего нового для себя Халид тут не увидел. Все самолеты, на которых его перевозили из одного лагеря в другой, выглядели примерно так же. Этот, правда, был больше, вот и все. Но он такой потому, что они летят в Соединенные Штаты; для длительного путешествия требуется и самолет побольше. Халид смутно представлял себе, где могут быть эти Соединенные Штаты, знал лишь, что очень далеко.

Та женщина, которая разговаривала с ними в комнате 109, тоже оказалась на борту самолета, наблюдала за погрузкой и размещением. Халид думал, что она покинет самолет, когда закончит проверку отбывающих, но нет, она осталась и после того, как двери закрылись. Это было необычно. Как правило, административные работники лагерей для перемещенных лиц не сопровождали пленников к месту их нового назначения. Хотя, может, она вовсе и не осталась. Он видел, как она скрылась за занавеской, отделяющей ту часть салона, где находились пленники, от передней, где размещались официальные лица. Может, там есть еще какая-нибудь дверь, через которую она и вышла из самолета? Непонятно почему, но ему хотелось, чтобы это оказалось не так. Она ему понравилась. Жизнерадостная, живая женщина, и начальницу из себя не строила — не то что другие квислинги, с которыми он контактировал за семь лет своего заключения.

Вскоре после взлета Халид с удовольствием убедился, что она и впрямь на борту. Она вышла из передней части салона, когда самолет все еще продолжал набирать высоту, осторожно прошла по проходу и остановилась рядом с тем местом, где сидели Халид и североафриканец.

— Можно мне присоединиться к вам? — спросила она.

— Разве вам нужно спрашивать разрешение? — вопросом на вопрос ответил Халид.

— Вежливость никогда не вредит.

Он пожал плечами. Она опустилась рядом быстрым, грациозным движением, плохо сочетающимся с ее возрастом, и уселась на матрасе, изящно скрестив ноги.

— Ты Халид, правильно?

— Да.

— Меня зовут Синди. Ты очень красивый, Халид, тебе известно об этом? Мне нравится светло-коричневатый оттенок твоей кожи. Как у льва. И эти коротко остриженные густые волосы, — она замолчала, но, не дождавшись ответа, добавила, — Ты художник, насколько я понимаю.

— Я делаю вещи, да.

— Когда-то я тоже делала вещи. И тоже неплохо выглядела в те времена, если уж на то пошло.

Она улыбнулась и подмигнула ему с видом заговорщицы, доверившей другому заговорщику великую тайну: а именно, что когда-то она тоже выглядела неплохо. Прежде ему как-то даже в голову не приходило, что когда-то она могла быть привлекательной женщиной, но сейчас, на таком близком расстоянии, стало видно, что это правда: миниатюрная, энергичная, ладно сложенная, с изящными чертами лица и яркими, очень яркими глазами. Улыбка у нее была на редкость привлекательная. И это подмигивание, оно ему понравилось. Да, она была совсем не похожа на квислингов, с которыми ему приходилось сталкиваться. Глаз художника помог ему заретушировать складки и морщинки, которые шестьдесят лет жизни выгравировали на ее лице, мысленно убрать серебристые пряди из темных, блестящих волос, придать коже юношескую свежесть. Да, подумал он. Тридцать или сорок лет назад она и впрямь была хороша.

— Кто ты, Халид? — спросила она. — Индиец? По крайней мере отчасти.

— Пакистанец. По матери.

— А отец?

— Англичанин. Белый. Я никогда не видел его. Люди рассказывали, он был квислингом.

— Я тоже квислинг.

— Большинство людей квислинги, — сказал Халид. — Мне это безразлично.

— Хорошо.

Она замолчала, просто сидя со скрещенными ногами и разглядывая его с изучающим видом. Халид отвечал ей дружелюбным взглядом. Он не боялся ничего и никого. Пусть смотрит, если хочется.

— Ты почему-то сердишься? — неожиданно спросила она.

— Я? Сержусь? Почему я должен сердиться? Я вообще никогда не сержусь.

— Напротив. Думаю, ты все время сердишься.

— Каждый волен думать, что хочет.