Халид проводил Синди взглядом, когда она выходила из комнаты вместе с большинством других. С ним остались только самые молодые: двое мужчин, очевидно близнецов, хотя у одного на лице был длинный красный шрам, и совсем юный парнишка, напряженный и взволнованный, который встретил их у ворот с пистолетом в руке. И еще тут была девушка, очень похожая на близнецов, высокая, стройная, белокурая, с льдистыми голубыми глазами, как почти у всех здесь. Она производила впечатление «ледяной принцессы»: холодная и отстраненная, словно небо. Но очень красивая.
Брат со шрамом сказал, обращаясь к другому:
— Давай-ка лучше займемся делом, Чарли. Нам еще нужно наладить главный оросительный насос.
— Ладно, — ответил тот и добавил, обращаясь к мальчику с пистолетом: — Ты тут справишься сам, Энсон?
— Не беспокойтесь обо мне. Я знаю, что делать.
— Если он выкинет какой-нибудь фортель, стреляй не раздумывая, Энсон.
— Иди, Чарли, — Энсон махнул пистолетом в сторону двери. — Иди и займись этим проклятым насосом. Сказано же — я знаю, что делать.
Близнецы ушли. Халид терпеливо стоял там, где ему было сказано, спокойный, как всегда, позволяя потоку времени неторопливо скользить мимо. Высокая светловолосая девушка пристально смотрела на него. В ее интересе чувствовалась отчужденность, нечто сродни отстраненному научному исследованию. Она изучала его, словно какую-нибудь редкую разновидность. Это показалось Халиду странно притягательным. Он чувствовал, что, несмотря на внешние различия, они с ней схожи в чем-то главном.
Так продолжалось некоторое время. Потом она сказала, обращаясь к мальчику:
— Иди, Энсон. Дай мне пистолет и иди.
Энсон, казалось, сильно удивился. Он такой серьезный, подумал Халид.
— Я не могу, Джилл.
— Еще как можешь. Думаешь, я не умею пользоваться пистолетом? Ты еще пеленки пачкал, а я уже стреляла кроликов в этих горах. Давай его сюда. И иди.
— Эй, а что, если…
— Иди, кому говорят, — она отобрала у него пистолет и показала на дверь.
На всем протяжении этого разговора она ни разу не повысила голоса, но явно сбитый с толку Энсон послушно вышел из комнаты.
— Привет, — сказала девушка Халиду.
Теперь в комнате остались лишь они двое.
— Привет.
Она не сводила с него пристального взгляда, почти не мигая. Внезапно он подумал, что хотел бы увидеть ее без одежды. Хотел бы узнать, какие волосы у нее внизу — такие же золотистые, как на голове? Хотел бы почувствовать, что это такое — провести рукой по ее гладким, округлым бедрам.
— Я Джилл, — сказала она. — А тебя как зовут?
— Халид.
— Халид. Что за имя такое?
— Исламское. Меня назвали так в честь дяди. Я родился в Англии, но моя мать была родом из Пакистана.
— Из Пакистана, вот как. Что еще за Пакистан такой?
— Страна неподалеку от Индии.
— Скажите пожалуйста. Индия. Слоны, тигры и рубины. Я читала книгу об Индии, — говоря все это, она небрежно помахивала пистолетом. — У тебя интересные глаза, Халид.
— Спасибо.
— Все пакистанцы выглядят, как ты?
— Мой отец англичанин, — ответил он. — Он был очень высокий, и я такой же. Большинство пакистанцев ниже ростом. И кожа у них темнее, а глаза карие. Я ненавидел его.
— Потому что у него не тот цвет глаз?
— Мне было безразлично, какие у него глаза.
Взгляд ее голубых-голубых глаз по-прежнему был прикован к нему.
— Эта женщина сказала, что ты был в лагере Пришельцев. За что они тебя захватили?
— Об этом я расскажу тебе как-нибудь в другой раз.
— Не сейчас?
— Нет. Не сейчас.
Она любовно погладила пальцами ствол пистолета, как будто раздумывая, не приказать ли Халиду рассказать о своем преступлении под угрозой оружия. Ему припомнилось, как он сам поглаживал гранатомет в ту ночь, когда убил Пришельца. Но вряд ли она выстрелит в него. В любом случае он не станет ничего рассказывать сейчас, несмотря на любые угрозы. Позже, может быть. Но не сейчас.
— В тебе есть что-то таинственное, Халид, — сказала она. — Кто ты на самом деле, хотела бы я знать?
— Ничего особенного.
— Вот и я такая же.
Полковник выглядел лет на двести, не меньше. Казалось, в нем жили лишь эти его неистовые глаза, голубые, как льдинки, острые, как лазер.
Он полулежал в постели, откинувшись на груду подушек: изможденное, смертельно бледное лицо, заметно подрагивающие руки, костлявые плечи — весил он, судя по всему, не больше восьмидесяти фунтов. От знаменитой копны серебряных волос остались лишь редкие жиденькие пучки.
Оба столика рядом с постелью были уставлены фотографиями, как двухмерными, так и трехмерными; фотографии висели и на стене, вместе со вставленными в рамки официальными документами, военными наградами и прочим в том же духе. Синди сразу же обратила внимание на фото Майка; оно просто бросилось ей в глаза. Майк был изображен таким, каким она его помнила: сильный, интересный мужчина лет за сорок где-то в пустыне Нью-Мексико стоит рядом с маленьким аэропланом, который он так обожал.