Избранные произведения. I том

— Мы особо играем на его излишней беспечности, на присущем ему огромном человеколюбии. А гершелитов выставляем как ультрареакционеров, которые попытаются навязать свою волю человечеству при первой же возможности, и подчеркиваем, что Фиц-Моэм всегда боролся с ними. Телепрограмму завершат кадры, на которых вы перенимаете эстафету у этого великого человека и так далее, и тому подобное. Вы скажете краткую речь, подтверждающую в высшей степени гуманные цели, лежащие в основе деятельности ВЫНАСа.

Уолтон одобрительно заулыбался:

— Вот это мне нравится. Когда, по-вашему, я должен подготовиться?

— Это совершенно ни к чему. У нас достаточно видеохроники, где вы запечатлены, а саму речь мы можем по крохам смонтировать из обрывков фраз и даже слогов, оброненных вами здесь и там.

Уолтон нахмурился. В последнее время слишком многие из произносимых для публики речей создавали искусные видеоинженеры, которые научились расщеплять слова на отдельные фонемы, а затем перекомпоновывать их так, что получались целые фразы, произнесенные с любой требуемой составителю интонацией.

— Позвольте хотя бы проверить мое выступление прежде, чем пустите его в эфир.

— Обязательно. Трансляцией такой агитпрограммы мы сразу же заткнем глотки зарвавшимся гершелитам.

В своем кресле беспокойно заерзала Паулина Медхерст. Уолтон понял намек и вопросительно поглядел на нее.

— Видите ли, Рой, не знаю, подходящее ли сейчас для этого время и место, но я не могу не упомянуть о вашем распоряжении перевести пятерых врачей…

— Вы его получили? Вот и прекрасно, — поспешно прервал ее Уолтон. — Вы уже уведомили их об этом?

— Да. Они не выразили особого восторга.

— Предложите им, еще раз перечитать книгу Фиц-Моэма и напомните, что они всего лишь шестеренки в мощном механизме, работающем во имя спасения человечества. Мы не можем допустить, чтобы интересам дела мешали чисто личные соображения.

— Если б вы могли только объяснить, почему…

— Вы дочиста вымели из лаборатории всю мою утреннюю смену! — не в силах больше сдерживать свое недоумение, воскликнул заведующий клиникой Шаунхафт. — Хотелось бы мне знать…

Уолтон почувствовал себя как загнанный зверь.

— Послушайте, — решительно произнес он, стараясь перекрыть недовольный ропот. — Если я распорядился произвести кадровые перестановки, значит, для этого были самые веские основания. А ваше дело — обеспечить направление этих пятерых специалистов туда, куда я наметил, и немедленно подыскать новых кандидатов на их места. И вам совершенно не нужно оправдываться перед ними, как не нужно этого делать мне перед вами.

В директорском кабинете вдруг воцарилась мертвая тишина. Уолтону оставалось только надеяться, что он не перегнул палку и своей непреклонностью не вызвал подозрений.

— Вот так так! — высказалась в конце концов Сью Ллевелин. — С вами не соскучишься!

— Я уже говорил, нельзя допустить ни малейших сбоев в деятельности ВЫНАСа, — строго ответил Уолтон. — И то, что многие обращаются ко мне по имени, вовсе не означает, что я стану не столь жестким и требовательным директором, каким был Фиц-Моэм.

«Пока ООН не подберет мне преемника», — добавил он про себя.

— Если у вас больше нет вопросов, прошу вернуться в свои подразделения.

Как только высшие руководители Бюро покинули кабинет, Уолтон в изнеможении откинулся на спинку кресла, пытаясь собрать все физические и духовные силы, необходимые, чтобы продолжить начатое.

Всего лишь один день работы на этом посту, а он уже успел устать, ужасно устать. А ведь пройдет недель шесть, если не больше, прежде чем Генеральная Ассамблея ООН выберет нового директора ВЫНАСа.

Уолтон, разумеется, не знал, кто займет это место, хотя вполне можно ожидать, что именно он, если проявит себя с самой лучшей стороны за шесть недель временного правления. Тем не менее он понял, что откажется от этой должности, даже если ему и предложат, ибо безмерно устал за этот, еще и не окончившийся, первый день своего директорства.

Дело было не только в том, что его нервная система не выдержит напряженного ритма. Рой теперь гораздо более отчетливо представлял себе, насколько зависит от настроения и замыслов своего братца Фреда, и это терзало его куда сильнее, чем просто физическая и нервная нагрузка, сопряженная с выполнением обязанностей директора Бюро.

Если братец задумал придержать язык за зубами и не разоблачать его до того времени, пока ООН не предложит ему занять эту должность, а затем во всеуслышанье объявит, что глава ВЫНАСа вовсе не закоренелый гершелит, а наоборот, нарушитель норм, установленных самой этой организацией, что по сути дискредитирует ее деятельность? Тогда все будет кончено. В самом лучшем случае, если Фред выступит со своими разоблачениями, Роя навсегда отлучат от какой-либо общественной деятельности, а впридачу, вполне возможно, еще и отдадут под суд.

А Фред как раз такой человек, который, нисколько не колеблясь, именно так и поступит.