На улицах до сих пор ощущалось недавнее ожесточение. То и дело попадались на глаза гугеноты; в своих вроде бы неброских, но дорогих нарядах они расхаживали с таким видом, будто, подумалось Пьеру, город принадлежал им. Будь у них хоть капля здравого смысла, они бы прятали свою радость. Впрочем, будь у них хоть толика здравого смысла, они вообще не подались бы в протестанты.
Истовые католики Парижа ненавидели этих чужаков. Терпение истощалось, тонкая соломинка грозила переломиться под весом тележки с железными колесами.
Если появится по-настоящему удачный предлог, обе стороны немедля возьмутся за оружие. А если в стычках погибнет достаточно много людей, гражданская война начнется снова и о Сен-Жерменском мире можно будет забыть, кто бы на ком ни женился.
Пьер собирался обеспечить такой предлог.
Он оглядел улицу, высматривая подходящее укрытие для стрелка, — башню, высокое дерево или окно на чердаке. Помимо всего прочего, стрелку понадобится надежный путь для отхода, ведь телохранители Колиньи сразу кинутся в погоню за убийцей.
Пьер остановился у дома, который узнал с первого взгляда. Этот дом принадлежал матери Анри де Гиза, Анне д’Эсте. Та снова вышла замуж и носила сейчас титул герцогини Намюрской, но всей душой ненавидела Колиньи и считала адмирала виновным в смерти своего первого супруга. Более того, она приложила ничуть не меньше усилий, чем сам Пьер, дабы юный Анри не забыл, из-за кого осиротел. Да, Анна наверняка согласится помочь.
Пьер оглядел фасад. Окна наверху обычно прятались под деревянными решетками для вьющихся растений; в этом милом штрихе к облику дома угадывался почерк герцогини. Но сегодня все решетки были завешаны бельем на просушку, из чего следовало, что герцогиня отсутствует. Так даже лучше.
На стук в дверь открыл слуга. Он мгновенно узнал Пьера, и в его тоне почтение мешалось со страхом.
— Добрый день, мсье де Гиз. Чем могу вам помочь?
Пьеру нравилось, когда ему льстили в глаза, хотя он и притворялся, что не замечает этой лести. Но теперь было не до любезностей. Он отпихнул слугу и молча прошел в дом.
Поднялся по лестнице. Бирон следовал за ним, не выпуская из рук длинный чехол с аркебузой.
На втором этаже обнаружилась просторная гостиная. Пьер распахнул окно. Белье, хлопавшее на ветру, ничуть не мешало видеть обе стороны улицы в направлении Лувра.
— Дай мне аркебузу.
Бирон достал оружие из чехла. Пьер положили аркебузу на подоконник и прицелился. Вдалеке показалась хорошо одетая пара, идущая рука об руку. Пьер навел ствол на мужчину. Присмотрелся и, к своему изумлению, узнал пожилого маркиза Нимского. Пьер повел стволом и стал разглядывать его спутницу в ярко-желтом платье. Все верно, маркиза собственной персоной, та самая стерва, что дважды унизила Пьера — давным-давно, когда отшила его на протестантской службе в охотничьем домике, и всего неделю назад, в лавке на рю де ла Серпан, когда Сильви издевалась над ним, угрожая раскрыть всему свету секреты, которые узнала от Луизы. Можно отомстить прямо сейчас, нажав на рычажок замка. Он прицелился Луизе в грудь. Маркизе перевалило за тридцать, но она сохранила свою выдающуюся стать; более того, ее груди сделались больше прежнего, если такое возможно. Пьеру отчаянно хотелось заляпать желтое платье брызгами крови. Он будто наяву услышал истошный крик…
Однажды я отомщу, подумал он. Но не теперь.
Он покачал головой и выпрямился.
— Хорошее место. — Аркебуза вернулась к Бирону.
Выйдя из гостиной, он увидели слугу, дожидавшегося на лестнице.
— Здесь должен быть черный ход, — сказал Пьер.
— Конечно, мсье. Позвольте вам показать.
Они спустились вниз, миновали кухню и посудомойню и очутились во внутреннем дворике с воротами. Пьер выглянул за ворота и обнаружил, что за ними находится церковь Сен-Жермен-Л’Оксерруа.
— Просто здорово, — вполголоса сказал он Бирону. — Здесь его будет ждать оседланная лошадь, и у Лувье будет добрая минута после выстрела, чтобы сюда добраться.
Бирон согласно кивнул.
— Должно получиться.
Они вернулись в дом, и Пьер сунул слуге золотой экю.
— Меня тут сегодня не было. И моего товарища тоже. Ты никого не видел.
— Благодарю, мсье, — ответил слуга.
Пьер подумал — и сообразил, что денег недостаточно.
— Думаю, тебе не нужно напоминать, как де Гизы мстят за неверность?
Слуга явно перепугался.
— Я все понял, мсье, честное слово!
Пьер кивнул. Лучше пускай боятся, чем любят.
Пройдя по улице, он остановился у маленького кладбища за невысокой стеной, обсаженной деревьями. Пересек улицу, оглянулся; отсюда дом герцогини Намюрской просматривался четко.
— Вот так, — подытожил он.
В пятницу утром Гаспару де Колиньи предстояло явиться в Лувр на королевский совет. Присутствие приглашенных на совет было обязательным, уклонение рассматривалось как неповиновение и оскорбление монаршей особы. Если кто-то заболевал так сильно, что не мог подняться с постели, он присылал извинения, а король, случалось, фыркал и спрашивал — мол, если хворь и вправду столь серьезная, почему заболевший сановник еще жив?