Избранные произведения. II том

Отлично. Все медикаменты на месте. Я разделся до пояса, промыл нож физраствором из пакета для внутривенного вливания, как мог, остановил кровь. Порез оказался неглубоким, могло быть и хуже. Я зашил его изогнутой хирургической иглой, перевязал и принял двойную дозу антибиотиков. Потом вспомнил о промокших ботинках. Присел на крышку унитаза и рассмеялся — тоже мне, нашел, о чем беспокоиться. В спальне первого этажа, где я жил летом, обнаружилась пара «вольверинов». Я переобулся в сухое.

На кухне я открыл жестянку чили с мясом, отыскал ложку и вышел на старый причал. За сторожкой виднелись проржавевшие качели, установленные кем-то из прошлых владельцев, и песочница. Барнс не был женат, детская площадка ему была ни к чему, но сносить ее он не стал. Да и зачем? Работы много, а толку никакого.

Я ненадолго остановился, всматриваясь в тени под качелями. Причал был узкий и шаткий. Рядом с ним стоял лодочный домик. Я прошел мимо лодочного домика, уселся на край причала. Жевал холодные консервы. Налетел ветерок, зашептались камыши. По небу пролетела гусиная стая. На юг. Солнце зашло. Опустились сумерки.

Было тихо. Мне это нравилось. С Барнсом, бывало, тишины не дождешься. Уж очень он был любопытным. Любил поговорить о том о сем, особенно о том, чего не мог понять. Например, о монстрах, выползающих из трупов. Барнс называл их младшими демонами. Вычитал это в одной из книг, найденных в искореженном «крайслере». У него были свои соображения по поводу монстров. Летом он постоянно излагал мне эти соображения, но я в дискуссию не вступал. Меня от разговоров корежило. И от Барнсовых соображений тоже… Все эти «а может», «а что, если». Барнс только о них и говорил.

Меня волновали вещи попроще. Из тех, что всем понятны. Которые не надо обсуждать. К примеру, как бы проснуться прежде, чем зубастая тварь заглотит меня целиком. Или как бы не кончились патроны. Или как увернуться от кровавого плевка, чтобы потом не захотелось точить зубы напильником и жрать покойников, отрытых на кладбище. Вот что волновало меня тем летом, да и сейчас тоже, после того как кровомордая дурища пырнула мне в бок грязным ножом.

Я доел чили. Уже стемнело. И похолодало. Чувствовалось приближение зимы. Я швырнул пустую жестянку в озеро и пошел к дому. В лиловых сумерках еще виднелись четкие очертания сторожки. В каминную трубу влетели две птицы. Я бы их не заметил, если бы как раз тогда не посмотрел на дом. Я покачал головой. Надо же, октябрь, а птицы вьют гнезда. Нет, точно, мир сошел с ума.

Я уселся на диван, раздумывая, не разжечь ли огонь в камине. Птиц было не жалко — нечего гнездиться в дымоходах. На причале я продрог, а у стоянки была сложена поленница дубовых дров. Если развести огонь, минут за двадцать согреюсь. Но я устал, раненую руку дергало, будто в ней билось еще одно сердце. А вдруг швы разойдутся, если я поволоку вязанку дров? Лучше вздремнуть.

Я принял щедрую дозу обезболивающих — больше, чем следовало, — запил их глотком «Джека Дэниелса». Темнота обступила меня со всех сторон. Спальня, которую я занимал летом, была на первом этаже. Не самое безопасное место, если в ночи что-нибудь заберется в дом. Вдобавок я таблеток наглотался, в голове туман. Нет, на втором этаже лучше.

Там была только одна комната — большая, типа чердака.

Барнсова спальня. На стене — пятна его крови.

Мне было все равно. Я взял ружье. Поднялся по лестнице.

Говорю же, устал.

А в темноте крови не видно.

Поначалу мы с Роем обосновались в шерифском управлении — недавно построенном и хорошо укрепленном. А когда связь окончательно прервалась и весь мир полетел к чертям, мы решили, что пора отсюда линять. И стали подыскивать новое место.

Ко мне домой соваться не стоило. Я жил в центре города. А от города лучше держаться подальше. Слишком много углов, слишком много высоких заборов. Если там засесть, то никаких патронов не хватит. И себя не обезопасишь. Поэтому я спалил дом. Я им никогда не дорожил. Дом как дом, но все же он был моим, и мне не хотелось, чтобы кто-то другой рылся в моих вещах. На пожарище я больше не возвращался.

А Барнс жил на отшибе. Это и определило наш выбор. Во всяком случае, там я мог поспать. Урывками, сами понимаете. В древней сторожке все время что-то потрескивало и скрипело, а вокруг были густые заросли. Но чутко спящий человек — вроде меня — сразу услышит, если кто-то подкрадется.

В ту ночь в Барнсовой спальне я слышал все шорохи. Глаз не сомкнул. Наверное, рана спать не давала или смесь болеутоляющих с вискарем. В общем, так и проворочался всю ночь. Окно было чуть приоткрыто, ветер врывался в щелку, холодный, как нож босоногой девчонки. Где-то в доме что-то поскребывало, будто ножом, — наверное, птицы возились в дымоходе, строили гнездо.

Снаружи качели на ржавых цепях лязгали и скрипели под ветром. Пустые сиденья качались туда-сюда над холодным белым песком.