Избранные произведения. II том

Окно чата озарилось шквалом новых комментариев. Одна половина слушателей пребывала в восторге, другая — в ужасе. Да как же мы могли сочинять новые лавкрафтовские рассказы? Нас даже не существует, ну или мы ненастоящие! На это у Лавкрафта ответ нашелся: «На самом деле я пребываю в более естественной изоляции от человеческого общества, чем сам Натаниэль Готорн, который жил один среди толпы и стал известным в родном Салеме только после своей смерти. Следовательно, можно считать самоочевидным то, что жители той или иной местности не имеют для меня ровно никакой ценности, кроме как в их служении деталями общего ландшафта или обстановки. Писать для меня все равно что плести паутину мистификаций. Одна часть моего сознания пытается состряпать повествование достоверное и последовательное в степени достаточной для того, чтобы оно могло обмануть другие его части».

Не дискредитируем ли мы наследие Лавкрафта? Не создадим ли неразбериху своими псевдолавкрафтовскими произведениями?

«Все в этом мире, помимо базовых потребностей, являет собой случайное следствие маловажных причин и нечаянных связей, и не существует ни одного несомненного или веского критерия, руководствуясь которым можно осудить любое частное проявление людской жажды деятельности».

Казалось, неприкрытая дерзость сказанного заставила присмиреть большую часть нашей аудитории. На чье-то замечание, что, мол, Лавкрафт всего лишь компьютерная программа, он не может ни созидать, ни думать, последовал резкий ответ: «Судя по этому чату, очень даже может». Споры все не утихали, а мы, откинувшись назад со счастливой улыбкой, наблюдали за происходящим и радовались достигнутому. Нас принимают всерьез. Нас уважают настолько, чтобы выражать свою искреннюю поддержку или несогласие.

Лавкрафт не сдавал своих позиций в течение всего следующего часа, чем впечатлил и раззадорил слушателей. Наконец мисс Харпер объявила об окончании сессии и предложила нам сказать пару слов в заключение. Лавкрафт сразу определился с тем, как ему подытожить свои впечатления от обсуждения: «На самом деле ничего не имеет значения, и единственное, что остается человеку, так это принять окружающие его надуманные традиционные ценности и сделать вид, что они настоящие; и все это для того, чтобы удержать иллюзию значимости жизни, которая придает человеческим событиям выраженную мотивацию и видимость занимательности». Между нами царило полное согласие.

— И вы проделали это еще семнадцать раз?

— Я проделал это еще одиннадцать раз.

— На самом деле семнадцать. Вы что, не помните остальные?

— Не помню.

— Есть ли у вас копии сессий, помимо тех записей, что хранятся в вашем ноутбуке?

— Не помню.

— Когда вы перестали отзываться на фамилию Янновиц?

— Не думаю, что перестал.

— Перестали. Вы отзывались только на имя Говард.

— Не помню такого.

— Почему вы решили навсегда остаться внутри призрака Лавкрафта?

— Это гипотетический вопрос? Я в них не силен.

— Мы знаем об этом, но нам важно, чтобы вы постарались. Представьте, что это часть эксперимента.

— Я считаю экспериментальную и исследовательскую работу жизненно важной в продвижении нас как расы.

— Вы много об этом писали. Как по-вашему, что могло бы послужить причиной решения навсегда остаться внутри?

— Если человек недоволен чем-то в своей жизни… Или, возможно, если он не в состоянии принять на себя ответственность за свои собственные решения. Или, скажем, если его заставили.

— А если говорить о вас? Почему вы остались?

— Дайте мне минутку подумать.

— Не торопитесь.

— Я не уверен, что отвечу правильно. Это просто догадка.

— Ничего страшного.

— Я никогда не познаю славы. Никогда не приведу миллионы людей в ужас или трепет. Лавкрафт ушел в самом расцвете своих сил. Может, он заслуживает этого времени больше, чем я. Может, он лучше его потратит.

— Но призрак — не Лавкрафт.

— Не Лавкрафт. Он, быть может, даже лучше его.

— Что последнее вы помните? До начала этого интервью.

— Я работал за компьютером, готовился к последней сессии обсуждений. Шесть параллельных интервью и чатов. Я написал, что «самое чудесное, что есть в мире, на мой взгляд, это способность моего разума связывать воедино все его содержимое».

— Это ведь написал Лавкрафт?

— Это написал я.

— Довольно, Джин. Думаю, мы исчерпали все, что смогли восстановить из его личности. Давайте заканчивать. Отсоединяйтесь.

— Господи, — пробормотала Джин, моргая и потирая глаза, пока доктор Мейсон отключал воскрешенного Янновица. — Теперь понятно, как во всем этом можно безнадежно запутаться. Нет времени самому за себя подумать.

— Вы уверены, что извлекли абсолютно все, что Янновиц когда-либо написал?

— Мы с Кэрри занесли все его записи в наши базы данных, доктор Мейсон. И доступные в Сети, и хранящейся локально, на компьютере. Так что уверена.

— У нас не хватит материала на создание полноценной модели для возвращения Янновица. Не думаю, что мы сможем восстановить его таким образом, — со вздохом сказал доктор Мейсон.

— Его нейрохирург снова запросил доступ к призраку Лавкрафта для проведения лечения. За сегодняшний день получили от него четыре письма.