Избранные произведения. II том

— Где-то я ту картину уже видел, вот только художника не помню.

— Кокошка^{122}. Это портрет одного чахоточного графа, с которым он познакомился в Швейцарии, если не ошибаюсь. Как только у меня лицо стало худеть, я начал расчесывать волосы на пробор. Руки у меня еще не так плохи, как у него, — пока.

Что за бредятина? Да, похоже, меня занесло в гнездо каких-то психов.

— Сходство и впрямь сверхъестественное, — продолжил я.

— Очень точно подмечено. Пойдемте, — промолвил он, вставая и касаясь моей руки. — Вернем вас в общую комнату.

Я выдавил из себя улыбку. Музыкант шагнул к инвалидному креслу и выкатил его в проем. Дверь в комнату Перы так и осталась чуть приоткрытой после моего ухода; сквозь щель я заметил, что она спит на кровати, сжимая веревку. Я проследовал за моим новым знакомцем в гостиную; там нас уже поджидала хозяйка. Она обернулась, улыбнулась мне: это оказалась женщина с фотографии «Моны Лизы». Пусть совсем дряхлая и несколько зловещая, она была как-то противоестественно обольстительна. Ее мелированные волосы ниспадали длинной шелковистой волной; о преклонном возрасте говорили разве что руки да лицо. Карга прижимала к груди книгу — и постукивала по кармазинной коже заостренным ногтем. Она подошла и впилась мне в лицо пронзительными синими глазами, а затем подхватила меня под руку и направила к дивану. На столике перед нами, рядом с фотоальбомом, стояла небольшая чернильница и лежало затейливое старинное перо. Старушенция игриво присела рядом и открыла фолиант: это оказалась регистрационная книга. На одной из пожелтевших страниц в столбик выстроились подписи.

— Вижу, вам счастье изменило, — проворковала дама. Я сардонически хмыкнул.

— Черт, вырубиться и обоссаться, оно мне не в новость, если вы про это. Что до счастья, с этой леди я отродясь не целовался.

Карга глубоко вздохнула:

— Этот дом построили в эпоху сухого закона. Он служил прибежищем для тех, кто вечно в бегах. — Прозвучало это как-то странно, будто старуха рассказывала историю из собственного прошлого.

«Прибежище» — удачное слово, подумал я. Я вгляделся в ее лицо: легко верилось, что в двадцатых годах она была девица что надо. В моем вкусе. Однако что-то в ее словах заставило меня призадуматься.

— А с чего вы взяли, что я в бегах?

— У вас затравленный вид. Вы потерялись и голодны. Мы можем вас приютить. Вам тут понравится… тут занятно.

— Я на мели.

— О, мы найдем вам применение. Ну же! — Старуха указала на колонку имен и взяла в руки перо. — Поставьте свою подпись вот здесь, и мы попросим Оскара подыскать вам комнату. Хм?

Я оглянулся на чувака с внешностью Петера Лорре — небось это Оскар и есть; он хитренько подмигнул мне. Я замялся. Все это походило на какую-то странную двусмысленную игру. Но мысль о комнате вдруг показалась такой манящей. Я ужасно устал и проголодался. А эта безумная хата будет всяко уютнее и занятнее, чем все, к чему я привык за последние несколько лет. Так какого черта? Я потянулся к перу; старуха поднесла его к моему пальцу и молниеносно ткнула в плоть острием. Выступила капелька крови. Проворно и ловко старуха окунула окровавленный наконечник в крохотную чернильницу, затем вложила перо мне в руку. Ноготь ее запачкался в моей крови; карга постучала им по пожелтевшей бумаге.

— Ваше имя, молодой человек. — (Я расписался и вернул перо хозяйке.) — Спасибо… Хэнк, — промолвила она, разглядывая мой автограф. — Вы ведь не против, если я стану звать вас Генри?

— Это будет клево, — заверил я, понимая, что это не просьба.

Внезапно накатила усталость, я зевнул. Парень по имени Оскар тронул меня за плечо. Я встал, проследовал за ним в прихожую и вверх по лестнице.

Комната, в которую меня отвели, маленькая, но изящно обставленная антикварной мебелью, оказалась вполне уютной. Я присел на кровать, нашел ее очень даже удобной и улыбнулся. Оскар направился к приставному столику, заставленному разным выпивоном. Я встал, присоединился к нему, плеснул себе превосходного кукурузного виски в один из низких стаканчиков с толстым дном. И протянул бутылку гостю.

— Нет, спасибо. Мне немного вот этого. — Он взял бутыль с хересом, наполнил свой бокал, пригубил.

Я снова обвел комнату глазами: взгляд мой задержался на картине над кроватью. Я подошел ближе, тронул незаконченное полотно.

— А, — вздохнул Оскар, — ваша картина.

— Никакая она не моя — она просто отвратительна!

Картина среднего размера представляла собою оригинал работы незнакомого мне художника. Основную ее часть занимал задний план, протравленный и загрунтованный, мрачный и по тону, и по сюжету. Изображен был лес; на кряжистой ветке дерева в петле висела женщина — удавка туго охватывала сломанную шею. Темные волосы падали на лицо. Внизу маячили три темные фигуры, поблекшие и неясные, — призраки, не более, набросанные чернилами и акварелью.